Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

На посадочной площадке ждал Иван Теин. Он успел переодеться, но все равно весь его вид, исцарапанное лицо, потухшие глаза свидетельствовали о том, что он только что пережил. Рядом с ним стоял поникший Сергей Гоном.

Метелица подошел к Ивану Теину, пожал ему руку и сказал:

— Виноват я… Лед разломало от подводных взрывов в проливе…

Но, видать, это сообщение не принесло облегчения Ивану Теину. Он глухо кашлянул и сказал:

— Тело уже нашли. Инфракрасным искателем. Он лежит в больнице.

…Когда он увидел на длинном столе покрытое белым тело, его бесформенные очертания, освещенные тусклым светом, он больше не мог сдерживаться. Обернувшись, он взглядом отослал всех, закрыл дверь и, прислонившись к ней, медленно сполз на пол, содрогаясь от рыданий.

Он не знал, сколько времени провел в комнате наедине с телом Глеба. Потом он встал, медленно откинул белую ткань с лица. За те секунды, пока Глеб боролся с темной, холодной водой, боролся со смертью в полной безнадежности, он возмужал. Страдание не изменило выражения его лица, и в окаменевших и заострившихся чертах проявились какие-то общие фамильные признаки рода Метелицы, знакомые по старинным полувыцветшим фотографиям-портретам — прадеда, деда, бабушки…

Сергей Иванович Метелица медленно поцеловал холодный, мраморный лоб внука и покрыл тканью голову.

После этого он улетел к себе на мыс Дежнева.

Прежде чем уйти в спальню, он вызвал Ленинград и сообщил о случившемся Светлане.

Дочь прилетела через десять часов. Она воспользовалась сверхзвуковым трансполярным лайнером японской авиакомпании, летевшим из Копенгагена на Аляску.

Метелица уже был на работе на острове Ратманова. Он коротко переговорил с дочерью и сказал, что увидится с ней вечером, после рабочего дня в Уэлене.

В Уэлене был небольшой крематорий, и похороны, в сущности, заключались в том, чтобы проводить тело в стоящее поодаль небольшое строгое здание из темного камня.

Когда Метелица прилетел в Уэлен, все уже было готово.

Окружающие удивлялись его спокойствию, не понимая, что он уже навсегда простился с внуком и мысленно поместил его в окрестностях Полярной звезды, там, где полыхают в морозной ночи полярные сияния.

Иван Теин предложил, чтобы похороны прошли по старинному берингоморскому обряду, простому и торжественному, лишенному патетической, показной печали. Прежде чем вынести из больницы гроб с телом погибшего, перед порогом, прямо на снегу зажгли маленький костерок из щепочек опалубки строящейся башни-опоры. По знаку Ивана Теина мужчины — и среди них еще окончательно не пришедший в себя Сергей Гоном — пронесли над огнем гроб. Следом шли Метелица, Светлана и еще несколько человек.

Тишина стояла над Уэленом.

Солнце слепило глаза, отражаясь от свежего снега. Все теперь было покрыто белым: и галечная коса со старыми ярангами, и покрытая льдом лагуна, камни, сопки, поднятые, на высокие подставки кожаные байдары.

Лишь возле старого ручья каким-то чудом еще пробивалась вода, темным пятном расплываясь на снегу.

Во рту пересохло, хотелось пить, и Метелица, сомневаясь, должен ли он это делать, не нарушит ли торжественности похоронного обряда, нагнулся, взял горсть тяжелого мокрого снега и положил в рот. Светлана пыталась его поддерживать под руку, но он властно высвободился и шел один, чуть в сторонке, подставив обнаженную белую голову зимнему солнцу.

Прах из низко летящего дирижабля развеяли у северного створа Берингова пролива.

Уезжая, Светлана все же спросила отца:

— Так, может быть, все-таки хватит? Никто никогда не сможет ничем попрекнуть тебя… Ты уже пережил всех, кто когда-то начинал с тобой. А те немногие, кто еще в живых, заняты соответствующими возрасту делами, только ты… А тут еще такое горе… Подумай, папа…

Метелица будто и не слышал этих слов. Он заботливо поправил воротник ее пальто, поцеловал своими твердыми губами ее слабые, соленые от слез губы и сказал:

— Береги себя. А мне надо спешить — работа.

Но он не сразу ушел с площадки, провожая взглядом удаляющийся в небо дирижабль.

Он дождался, когда уже не мог различить в небе черную удаляющуюся точку, и поднялся по металлической лестнице на возвышающуюся над островом башню-опору.

Так уж он устроен, Сергей Иванович Метелица. Когда что-то в жизни или в работе не ладилось, либо нависала угроза срыва или даже случалось ужасное, он прежде всего напрягался внутренне, собирался, готовый идти дальше. Он работал, не щадя ни себя, ни товарищей, пока не приходило относительное успокоение и чувства не уходили вглубь, пока не усмирял их.

И вот теперь Метелица понимал, что единственное спасение от горя — работать, работать и еще раз работать… Это как запой. Он читал об этом страшном способе забвения, к которому когда-то прибегали. Несмотря на мрачные и тоскливые мысли, он ни разу не изменил навсегда заведенного распорядка. Вставал в половине шестого утра. Если позволяла погода, в тренировочном костюме выбегал из квартиры-конторы и проводил на свежем воздухе не менее получаса. Затем контрастный душ, иногда плавание в бассейне с подогретой морской водой, а затем завтрак. Обедал и ужинал торопливо. Среди дня старался выкроить еще полчаса на освежающую гимнастику. Ложился в половине десятого вечера. Он хорошо помнил слова знаменитого африканского ученого Уильяма Дюбуа, на удивление своих современников по двадцатому веку, несмотря на колоссальный труд, дожившего до девяноста лет: главное — никогда не работать за счет сна.

Если и случались отклонения, то лишь, как ни странно, в том случае, когда все шло размеренно, без помех. Но если надо было собраться, напрячься, то в этом случае Метелица в точности придерживался строгого режима.

Вечерами, между семью и девятью. Метелица садился в кресло перед широким окном и включал музыку. В темноте мерцал индикатор музыкального усилителя, в окно светили звезды и отблески полярного сияния, странно согласуясь и как бы сопровождая проникающие В самые глубины души звуки бетховенских симфоний.

Вслушиваясь, Метелица думал: вот человек, который протянул себя так далеко в будущее, что его музыка может исчезнуть только с исчезновением человечества. Мост, построенный им в грядущие поколения, несравним с тем грандиозным сооружением, которое вознесется над неспокойными водами Берингова пролива. Можно повторить практически любое инженерное сооружение, но второй раз написать Девятую или «Войну и мир» нельзя.

В эту зиму Метелица больше всего общался с Иваном Теином, прилетая к нему на своем личном вертостате. Но если выдавалась хорошая погода. Метелица становился на лыжи и шел в Уэлен по высокой, каменистой тундре, вспугивая куропаток, песцов и зайцев. Он уходил от трассы, которую вели к мосту, пересекал долины, поднимался на крутые склоны, покрытые каменистыми осыпями. Выйдя на самую высшую точку, он мог одновременно видеть два океана — Ледовитый и Тихий, обозревать панораму стройки не с дирижабля или вертостата, а с земной точки зрения.