Дэвид Зинделл - Экстр

Воспользовавшись случаем, она произнесла довольно длинную речь. Своим сильным и исполненным доброты голосом она напомнила всем собравшимся об их долге по отношению к Богу и об их мечте – о том времени, когда вселенная будет переделана и все достойные мужчины и женщины обретут спасение от черной бездны небытия.

– Для нашей Святой Церкви настало время великих перемен, – говорила Харра. – Возможно, это даже начало Последних Дней, когда вся вселенная должна обновиться. Мы, Архитекторы, всегда должны быть готовы к будущему – даже к столь непредвиденному событию, как пришествие со звезд пилота-намана. Мы собрались здесь сегодня, чтобы испытать, действительно ли этот человек, Данло ви Соли Рингесс из Невернеса, есть вестник грядущего. Тот ли он светоносец, который укажет нам путь ко всему, что возможно? Тот ли он человек, не знающий страха, который войдет к мертвым? Скоро мы это узнаем.

С этими словами Харра кивнула двум старым смотрителям, и они отворили налловые двери позади ее пюпитра. Данло заглянул в здание, где ему предстояло провести несколько последующих часов – а быть может, остаток своей жизни. Внутри было темно, как в глубокой яме. Харра намеревалась ждать результатов испытания за своим пюпитром. Данло в последний раз склонил перед ней голову, улыбнулся и посмотрел на громадную толпу внизу. С краю, рядом с Бертрамом, стоял Малаклипс Красное Кольцо и тоже смотрел на него. Кимоно воина-поэта сверкало всеми цветами радуги, лицо выражало живейшее любопытство. Данло заглянул в его глубокие лиловые глаза, и ему показалось, что воин-поэт говорит ему: если хочешь приготовиться к смерти, научись сначала жить. А отец говорил: чтобы жить, я умираю, вспомнил Данло. Он потрогал перо в волосах, потрогал пилотское кольцо, сжал в руке бамбуковую флейту и, вооруженный этими маленькими атрибутами жизни, повернулся спиной к городу Орнис-Олоруну и вошел в Обитель Мертвых.

Двери закрылись за ним, и Данло оказался в пространстве огромном и черном, как Большой Морбио. Но на этом сходство и заканчивалось, ибо Дом Вечности был весь заставлен штабелями компьютеров. Их были тысячи, этих маленьких черных ящичков; каждый из них имел форму правильного куба и не превышал размером компьютер-образник, который всякий Архитектор носит с собой повсюду. Компьютеров было так много, что они едва оставляли место для прохода. Дом Вечности представлял собой единственное учреждение Церкви, закрытое для большинства Достойных Архитекторов и для миллионов паломников, ежегодно наводняющих Орнис-Олорун; это темное хранилище строилось для компьютеров, а не для людей. Здесь стоял такой холод, что один из смотрителей прямо у порога вручил Данло бабри – стеганный синтетический плащ из фурина или полиэстера. Данло закутался в него, как младенец в одеяльце, и смотритель повел его между рядов компьютеров в глубину здания.

В этом странном месте было очень тихо. Данло тоже старался ступать потише, но его сапоги грохотали, как айсберг, отламывающийся от ледника. Он снова стал слышать стук своего сердца. Пахло здесь холодным потом и пылью, помимо химического запаха самого налла. В центре здания находился квадрат наподобие маленькой комнаты, огороженной четырьмя компьютерными стенами. Здесь смотрители, положив на пол тонкий старый мат и несколько бабри, соорудили нечто вроде постели. Один из них, старик, назвавшийся Чеславом Ивионгеном, предложил Данло лечь на нее. Любой другой счел бы обстановку, в которой проводился столь важный эксперимент, оскорбительной – Данло она показалась просто странной. Он улегся на твердый пол и сразу лрнял, что не хочет здесь оставаться. Он старался лежать тихо, как мертвый, но холод налла тут же пронизал его насквозь, и его затрясло.

– Принесите, пожалуйста, еще один бабри, – сказал комуто Чеслав Ивионген. – Надо устроить пилота поудобнее.

В огороженном пространстве было темно, и Данло почти чувствовал, как расширяются его зрачки, стараясь вобрать побольше света. Харра говорила ему, что Чеслав – брат Едерека Ивионгена и один из самых видных городских ивиомилов.

Старик, видимо, страдал грибковой инфекцией, поскольку его кожа имела красноречивый синюшный оттенок. Тощий, с голым блестящим черепом, он двигался вокруг Данло, как оживший скелет – только что костями не клацал.

– Добро пожаловать, Данло ви Соли Рингесс. – Говорил он отрывисто и хрипло, точно выкашливая из себя холодный воздух. – Большинство людей входят в Дом Вечности лишь после смерти, но мы с вами еще не достигли этого блаженного состояния, верно? Ничего, скоро мы покинем свои смертные тела – и с вами это случится раньше, чем со мной, пилот.

Он громко засмеялся и захрустел суставами, словно погремушкой затряс.

– Скоро ли мы начнем? – спросил Данло, глядя в черный потолок.

– Скоро, скоро. Сначала нужно сделать копию вашей души.

Данло, глядя на снующих вокруг смотрителей, задумался над тем, что Архитекторы понимают под словом “душа”. На современном иштване эта почти неразрушимая форма личности, сохраняемая в вечном компьютере, называлась “паллатон”. Паллатон – не что иное, как чистая информация, модель сознания, закодированная единицами и нулями и замороженная в виде электронного слепка на алмазном диске.

Умершего Архитектора помещают в холодную преобразительную камеру, оборудованную компьютерами, роботами, микроскопами, лазерными сверлами и игольными ножами. Там его мозг препарируется нейрон за нейроном, вплоть до связующей сети дендритов и аксонов, и сканеры составляют модель, включающую в себя триллионы соединений. Затем модель помещается на алмазный диск и поступает в хранилища Дома Вечности, а тело отправляется в плазменную печь крематория.

Данло, лежа на своей подстилке, наблюдал, как смотрители снуют вокруг с этими самыми алмазными дисками. Каждый диск был величиной с листок дерева ши, только круглый. Задача смотрителя – доставить диск из преобразительной камеры к месту его вечного хранения, и он обращается с этим прочным алмазным изделием, как с живым глазным яблоком.

На одном таком диске помещается несколько тысяч паллатонов – неудивительно, что смотрители относятся к ним, как к самому ценному, что есть во вселенной.

– Моей души, – повторил Данло. – Моего паллатона, как вы говорите.

Кто– то из смотрителей, еще один болезненный старец, подал Чеславу Ивионгену серебряный шлем. Чеслав, не только старший смотритель, но и мастер-программист, холодно улыбнулся Данло.

– Мы попытаемся сделать временный паллатон. Если вы, конечно, не хотите произнести символ веры, пройти очищение и умереть реальной смертью.

– Нет, пока не хочу, – с улыбкой ответил Данло.