Дэвид Зинделл - Экстр

В ответ на этот маленький вызов перед ним зажглись последние идеопласты: Ты устал с дороги, и тебе надо отдохнуть. Но напоследок я загадаю тебе еще одну загадку: как богине поймать красивого человека, не загубив его душу? Как это возможно, Данло ей Соли Рингесс?

Вслед за этим динамик выключился, и идеопласты растаяли в воздухе. Комната снова окрасилась в серые предвечерние тона. Данло пообещал себе, что сейчас принесет дров из наружной поленницы и разведет огонь, но пока ему было приятно просто стоять вот так, в полумраке, и слушать шум моря.

Ему чудились в нем тайные шепоты любви и жизни, манящие его навстречу судьбе. Если он выдержит испытания Тверди, то покинет эту опасную Землю тотчас же, ни разу не оглянувшись. Пообещав себе это и прочувствовав всем нутром, Данло снода повернулся к окну и стал, смотреть на дюны, и птиц, и прекрасное мерцающее море.

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

У. Блейк. “Тигр”

[Перев. С. Маршака.]

Назавтра Данло перебрался в дом. Вещей у него, как у всякого пилота, было немного – чуть больше, чем помещалось в сундучке, который выдали ему при поступлении в Орден семь лет назад. Данло привязал к сундуку веревки и потащил его через дюны к дому. Поставив багаж в каминной, он повесил свою шерстяную камелайку у огня на красивой распялке розового дерева. Из сундука он достал только дождевик для защиты от внезапных шквалов и от продолжительных, с ливнями, штормов. Остальное так и осталось лежать внутри: алмазный скраерский шар, когда-то принадлежавший его матери, пара коньков, инструменты для резки по кости и сломанная шахматная фигура из моржового бивня, которую Данло сделал для своего друга. Зато одна из книг, запрятанных на самом дне сундука, ему очень пригодилась. Это был сборник стихов, подаренный отцу Данло тогдашним правителем Ордена. Было известно, что Мэллори Рингесс знал наизусть многие из этих стихов. Его любовь к туманным словам и музыкальным ритмам помогла ему выиграть и сохранить жизнь во время исторического путешествия в Твердь. Данло любил сидеть перед камином, читать эти древние вирши и вспоминать.

Первые дни он только и делал, что сидел, читал и размышлял над текучей природой пламени. Глядя, как пляшет и вьется огонь, он тосковал по другим огням, другим местам и временам. Часто виделись ему в пламени картины собственной судьбы. Он выдержит любые испытания, которые назначит ему Твердь, и продолжит свое путешествие. Дождь, барабанивший по окнам и крыше, вселял в него чувство одиночества и печаль, и тогда он брал в руки самое дорогое из всего, чем обладал: простую бамбуковую флейту, старинную шакухачи, пахнущую дымом, солью и дикими морскими ветрами.

Он играл на ней, сидя с поджатыми ногами перед огнем или стоя у выходящего на море окна медитационной комнаты.

Ее голос напоминал крик морской птицы. Данло играл печальные мелодии собственного сочинения и чувствовал, что Твердь слышит каждую ноту. Данло казалось, что Она отвечает ему своей музыкой: ревом ветра, громом прибоя и пением китов, перекликающихся далеко в море. Она могла сыграть все, что пожелает, а инструментами ей служили скалы, песок, и промокший от дождя лес, и бурные воды планеты. Данло чувствовал, что Она готовится исполнить для него какуюто особую песню. Он боялся услышать эту Ее мелодию и все же ждал с нетерпением, как ребенок, который старается вникнуть в смысл секретных мужских разговоров. Дни шли за днями, а он все играл на своей флейте и ждал, когда богиня призовет его на встречу с судьбой.

Сорока дней для восстановления сшгему, конечно, не требовалось. Он был молод, полон огня и кипучей жизни. В долгие ночи он спал на шкурах в каминной, в еще более долгие дни сидел на кухне и ел. В шкафах и контейнерах он находил черный хлеб, масло, мягкие плавленые сыры, мандарины и кровоплоды, миндаль, фундук, арахис и семена десятков незнакомых ему растений. Найдя мешочек с кофейными зернами, он поджарил их до черноты и маслянистого блеска, а потом смолол в порошок. Поднимаясь спозаранку, он накачивался кофеином, отдавая дань своей природной тяге к наркотикам разного рода.

Прежде он вволю употреблял и кофе, и тоалач, особенно же любил психоделики, извлекаемые из кактусов, грибов и прочих растений, но потом отказался от всего этого. В память о том своем решении Данло опять перешел с кофе на мятный, подслащенный медом чай. Он часами сидел в чайной комнате, вкушая освежающий напиток из голубой чашки, и смотрел на море.

Как– то утром он вспомнил, что есть стимул посильнее: одинокие прогулки по пустынным местам. Мест более пустынных и диких, чем его пляж и лес на берегу, Нечего было и желать. Как только его ноги привыкли к здешней силе тяжести, Данло стал совершать многомильные прогулки вдоль берега. Он смотрел на свои следы на песке и чувствовал, что нога другого человека здесь еще не ступала. В такой изоляции он, конечно, чувствовал себя одиноким, но как раз одиночество и позволяло ему ощутить свою истинную связь со всем живым в мире. “Лишь будучи один, не одинок я”, -так говорилось в одном из прочитанным им стихотворений. Повсюду – на берегу, на поросших травой дюнах и в лесу – существовала какая-то жизнь, и не он один оставлял на песке следы.

Величайшим удовольствием для него сделалось разгадывание этих следов, оставленных местной живностью. У самой воды он находил легкие оттиски лап куликов и глубокие борозды, пропаханные морскими черепахами, зубчатые линии крабов и пузыри, испускаемые зарывшимися в песок ракообразными. На опушках леса он однажды обнаружил отпечаток тигриной лапы, широкий и отчетливо видный на мягкой почве. Он сразу узнал этот след, поскольку часто видел его в детстве. Снежные тигры, водившиеся на алалойских островах, конечно, не чета своим более мелким лесным родичам, но тигр – всегда тигр.

Как бы в подтверждение виденному Данло чуть позже услышал глубоко в лесу рев одинокого самца. Тигр, как определил Данло по звуку, находился не менее чем в миле от него.

Возможно, он звал тигрицу или приглашал других тигров разделить его добычу. Данло вспомнил тогда, что некоторые тигры охотятся и на человека. Он совсем не желал встретиться с голодным зверем на открытом берегу. Для таких случаев хорошо бы иметь отравленные дротики, звуковые бомбы или лазер – но он был пилот, а не червячник, и ничего такого на своем корабле не держал. Он мог бы сделать себе копье из дерева и китовой кости, но обет ахимсы воспрещал ему причинять вред живому существу – даже тигру-людоеду, даже ради защиты собственной благословенной жизни.