Дэвид Зинделл - Война в небесах

Однако ресторанов Данло нигде не видел, люди, сидящие на скамейках под деревьями, ничего не ели, и ничьи красивые лица не выказывали признаков голода.

Наверно, они просто выходят за ворота и собирают в джунглях все, что хотят, подумал Данло, — ведь там столько съедобного.

— Нет-нет, ты ошибаешься. То, что растет в джунглях, предназначено только для животных. Мои люди выше того, чтобы питаться мясом, орехами или фруктами. В жизни они занимаются другими вещами, не тратя времени на еду.

Данло вспомнил, что Хануман всегда смотрел на еду как на одну из неприятных житейских необходимостей. Его никогда особенно не радовали дымящиеся миски с курмашом и другие невернесские деликатесы. Теперь он, стало быть, сотворил таких людей, которым незачем пачкать свои золотые уста жиром или производить малоприятные процедуры, освобождаясь от остатков пиши.

— Они питаются воздухом, так-то вот. Лесные плоды разлагаются на питательные вещества, которые разносятся ветром. Когда люди дышат, они получают через легкие все необходимое.

Данло захотел узнать побольше об экологии этой искусственной жизни, и Хануман объяснил, что помет животных тоже разлагается на питательные вещества, которые служат удобрением для лесов. Деревья получают питание из почвы, а взамен производят плоды для животных.

— А когда животные умирают, их тела тоже распадаются на питательные элементы? — спросил Данло.

— Они не умирают. На моих планетах не умирает ничто — ни деревья, ни цветы, ни травы.

Данло, остановившись под деревом, изумленно перевел дух и спросил:

— Если здесь ничто не умирает, откуда же берется место для новой жизни?

— Так ведь здесь ничто и не рождается. Почти ничто. Необходимость в рождениях почти отпала, поскольку жизнь в этой вселенной скоро достигнет наивысшей, самой совершенной стадии эволюции.

Людская река вокруг Данло струилась к какой-то обширной площади. Теперь он понял, почему в городе нет детей. Он вспомнил, что детей Хануман всегда сторонился: они напоминали ему о каком-то трагическом событии в его жизни.

— Ты сказал “почти ничто не рождается” и еще “жизнь скоро достигнет своей наивысшей стадий”. Как так, Хану?

— Не стану тебя мистифицировать. Ступай на площадь следом за ними.

Данло послушался и влился в толпу, снова отметив, что для этих людей он невидим. Больше того: один из мужчин второпях столкнулся с ним, и его рука прошла сквозь светящееся плечо Данло, как рука самого Данло могла бы пройти сквозь солнечный луч. Хануман дал ему понять, что он как особо созданное существо состоит из иной субстанции, чем жители этого мира.

— Я как ангел, посланный Богом наблюдать за этими людьми.

Скоро он дошел до большой площади, заполненной до краев горожанами в белых брюках и рубашках. Одна молодая женщина (в этом невероятном городе все оставались вечно молодыми) взошла на белый мраморный помост в самом центре площади. При каждом ее шаге толпа издавала мощный ликующий крик. Вознесшись над головами своих сограждан, женщина преклонила колени и склонила голову, точно в молитве. Все, кто был на площади, последовали ее примеру, вознося моление создавшему их Богу.

Это они Хануману молятся, подумал Данло. Они не знают, как его зовут, но молятся ему.

Волны любви начали пронизывать его одна за другой, как согретый солнцем мед. Эта любовь была такой интенсивной, что он едва держался на ногах, и ее сладость пропитывала его насквозь; ему тоже захотелось вдруг упасть на колени и помолиться. Он понял, что, разделяя одно мыслепространство с Хануманом, делит с ним также часть его ощущений и эмоций. В этот момент, когда Вселенский Компьютер ткал кибернетическую мечту своего создателя из единиц информации и световых импульсов, центры удовольствия в мозгу Ханумана согревал золотой огонь. В этот момент все жители города поклонялись ему (а с ними триллионы других людей в миллиардах других городов на всех Землях этой вселенной).

Шок этой невероятной любви пронизывал Ханумана, как разряд молнии.

Данло разделял с ним лишь малую долю этого кибернетического самадхи — но и ее было довольно, чтобы довести его до слабости в коленях, до утраты речи и пустоты в глазах.

Теперь он отчасти понял, почему Хануман так зависит от своего компьютера. От холода внешнего мира, от ледяных шпилей Невернеса Хануман спасался в своей личной вселенной.

Теперь до конца его дней эта потребность в компьютерном блаженстве будет усиливаться ежесекундно, разрастаясь почти до бесконечности.

— Ты ошибаешься, Данло: мои люди знают имя своего Бога. Прислушайся к их молитве.

Данло прислушался и услышал, как тысячи голосов на площади выпевают:

— Хануман, Господь Хануман, Владыка Огня и Света — ты Свет Мира, а мы дети Света.

В разгар этих песнопений, повторявшихся снова и снова, один из мужчин близ мраморного алтаря поднялся с колен.

Данло догадался, что оранжевый кушак у него на поясе — знак священнослужителя; многие другие люди у алтаря тоже носили такие пояса. Тот, что встал, воздел руки к небесам и произнес ритуальные слова:

— Господь Хануман, одна из твоих дочерей готова вернуться к тебе. Ее имя Итуга Чистая, и мы сочли ее достойной Света.

За этим последовал длинный обряд, когда многие из присутствующих на площади вставали и восхваляли доброту Итуги, ее отзывчивость, ее мудрость и прочие добродетели. Затем один из священников заверил, что Итуга прошла все девять стадий пути к просвещению. Ей оставалось лишь самой объявить о своем желании воссоединиться с Хануманом и попросить его избавить ее от плотской оболочки. Так она и сделала.

— Хануман, Господь Хануман, Владыка Огня и Света, прими меня в свои пылающие объятия и слизни плоть моего тела своим огненным языком! — Итуга стояла на коленях, прижав руки к сердцу, воздев глаза к синему, покрытому облаками небу. — Дай мне ощутить твой огонь внутри, дай мне сгореть и вернуться к тебе в виде света.

Завершив обряд, Итуга склонила голову и стала ждать.

Люди на площади тоже ждали, и тишина окутывала их, словно воздух впитал в себя все звуки. Данло, стоя на коленях на краю площади, тоже ждал, и смотрел на небо, и пытался считать удары своего сердца — но в его светящемся теле сердце не билось. Затем земля под ним содрогнулась, неодолимая сила ударила ему в грудь, и над площадью прокатился могучий голос:

— Итуга, дитя мое, я нахожу тебя достойной Света и беру тебя к себе.

Это был голос Ханумана, усиленный и углубленный тысячекратно. Теперь его явно слышал не только Данло, но и все, кто был на площади. Люди прикрыли руками глаза, а небеса в тот же миг разверзлись, и сноп света устремился оттуда прямо к алтарю. Золотой свет упал на Итугу, обвив ее тело языками огня. Огонь, мигом поглотив шелковую одежду, стал пожирать плоть, и женщина начала извиваться — не в муках, но в экстазе. Она издала протяжный, радостный, мелодичный крик, и толпа на площади подхватила его.