Дэвид Зинделл - Война в небесах

Данло снова улыбнулся, а Бардо стиснул его в объятиях и треснул по спине.

— Данло, Данло — ведь это же ты, ей-богу!

Данло со смехом кивнул.

— Я ведь говорил, что мы встретимся снова, даже если нас будут разделять миллион звезд и все легкие корабли Невернеса?

— Да, ты говорил, но я не смел тебе верить. Ах, Паренек, до чего же я рад, что тебя вижу!

Бардо напоследок хлопнул Данло по спине и заглянул ему в глаза.

— Ты знал, — сказал Данло, приглашая Бардо сесть с ним на ковер. Бардо, как черный лебедь, складывающий крылья, подобрал свой шешиновый плащ и уселся. — Знал с того момента, как увидел меня в соборе, да?

— Знать-то я знал, но полностью уверен не был. Пока не увидел у мастера Дагейма кольцо твоего отца.

Данло взглянул на черный ободок у себя на пальце. Бардо хранил это кольцо, доверенное ему Мэллори, у себя, а потом отдал его Данло в Святыне Послушников, много лет назад.

— Все дело в твоих проклятых глазах, — сказал Бардо. — У кого еще они могут быть такими синими и у кого еще из них хлещет такой окаянный свет?

— Говорят, у отца глаза были такие, что он смотрел людям прямо в душу — даже воинам-поэтам и цефикам.

— В душу, говоришь? Ладно, будем надеяться, что глаза тебя не разоблачат. Никто, кроме Бардо, не знал настолько близко и твоего отца, и тебя.

— Это верно. К тому же я никого не намерен подпускать к себе близко, кроме тебя и еще нескольких человек.

— И кто же эти несколько?

— Малаклипс Красное Кольцо с Кваллара. Братья Гур и еще пара каллистов. Старый Отец, само собой. И Тамара, если я найду способ встречаться с ней, не вызывая подозрений.

— Тамара! Так она жива? Слава Богу! Все ли у нее хорошо? Как ты нашел ее, Паренек?

Данло рассказал ему о своем переходе от Шейдвега до Невернеса и о многом из того, что случилось потом, вплоть до столкновения с Хануманом в соборе. Перемежая свою повесть большим количеством чашек черного кофе, он рассказал, как убил медведя, и о смерти своего сына.

— Не знал, что у вас с Тамарой был ребенок, — покачал головой Бардо. — Ох, горе, Паренек, горе.

Данло умолк, тихо дыша и глядя на пар над чашкой.

— Ты правда убил Ханумана? И воинов-поэтов тоже?

— Да.

— Ты, должно быть, ненавидел его всеми своими клетками.

— Да. Почти так же сильно, как любил.

— Эх, горе. Горе, что это тебе выпало его убить, хочу я сказать. Но этим ты спас нас всех.

— Нет. Битву выиграл ты со своими пилотами.

Бардо поглядел сквозь купол на синее небо, где солнце затмевало сияние десяти тысяч других звезд.

— Мы могли и проиграть. Шансы у нас были хлипкие. Если б Хануман не прервал контакт с Вселенским Компьютером в критический момент и компьютер не перестал бы показывать пилотам Сальмалина наши маршруты… мы бы сами могли сгореть внутри звезд.

— Как это говорил отец? Судьба и случай — союз неминучий. В конечном счете мы сами выбираем свою судьбу.

— Ты уж точно выбрал свою, верно? А Хануман свою. Свою проклятую безумную судьбу.

— Нет, Бардо, не проклятую. Благословенную.

— Как это — благословенную?

Данло посмотрел на шахматные фигуры, на пустой квадратик, где полагалось стоять белому богу.

— Хануман верил, что создает лучшую вселенную, — сказал он. — Да. Он верил в эту безумную мечту и потому в конце концов сам обезумел, бесповоротно и безнадежно. Но он тоже говорил “да”, хотя и на свой лад, правда? Он принимал безумие как свою судьбу и даже принуждал себя любить его; он всей душой предался своей мечте — что может быть благословеннее этого?

— Но он отнял у Тамары память! — вознегодовал Бардо.

— Я помню.

— То, что он творил, привело к смерти твоего сына и миллиардов других людей!

— Да.

— И если бы ты не остановил его, он взорвал бы все наши чертовы звезды!

Данло кивнул и взял огромную руку Бардо в свои.

— Это тяжело. Для меня это по-прежнему самое трудное — принимать вселенную такой, как она есть. Признавать, что в ней есть место всем, даже чудовищам и безумцам.

Под отдаленный рокот челноков, доставляющих на Крышечные Поля продовольствие, Данло и Бардо поговорили о природе вселенной, ее судьбе и прочих эсхатологических материях. Бардо был не готов еще сказать окончательное “да”, как сделал это Данло, но слушал его вежливо, со смаком попивая кофе и поглаживая густую черную бороду. Минуты бежали, как песок в стеклянных часах Хранителя Времени, и Бардо, заметив это, перешел к более насущным проблемам.

— Но как же ты умудрился стать точной копией своего отца? Чем больше я на тебя смотрю, тем труднее найти между вами разницу.

— Я отыскал резчика, который когда-то ваял отца.

— Этого гада Мехтара Хаджиме?

Бардо потемнел от гнева, и Данло вспомнил зловредную шутку, которую, в свое время сыграл с ним Мехтар.

— Когда я его разыскал, он назывался Констанцио с Алезара.

— Где он, этот подонок? Я двадцать пять лет его ищу, ей-богу! Поймаю — морду сворочу на сторону…

— Он мертв, — тихо вставил Данло. — Хануман приказал убить его, чтобы никто не узнал, кто я на самом деле.

— Ах ты, горе.

Бардо явно сожалел не о горькой участи Мехтара, а о том, что потерял возможность ему отомстить.

— Да, горе, — сказал на это Данло. — Хануман не должен был его убивать.

— Да он же предал тебя, Паренек! Всех нас предал — чудо еще, что это его предательство не погубило все окончательно.

Никогда не убивай без крайней необходимости, вспомнил Данло и сказал:

— Все равно. Убивать — это шайда, если только…

— Прибереги свое сочувствие для Тамары и для всех матерей, потерявших сыновей на Этой проклятой войне. И для себя самого тоже.

Данло подержал горячий кофе во рту, проглотил его, вздохнул и сказал:

— Выдав меня Хануману, Мехтар в самом деле нарушил контракт, который мы заключили. Поэтому я послал Бенджамина Гура к нему домой за скраерской сферой, которую я ему отдал.

— Это сфера твоей матери?

— Да.

— Дорого же ты дал за то, чтобы сделаться Мэллори Рингессом.

Данло, закрыв глаза, молча помолился за души Ханумана ли Тоша и Данло ви Соли Рингесса, а потом ответил:

— Да, очень дорого.

— Я-то твою тайну никому не выдам. В соборе я неплохо сыграл свою роль, ведь так?

— Ты даже заплакал, увидев меня.

— Это я из-за тебя плакал, Паренек. В жизни никому еще так не радовался.

— Я тоже обрадовался тебе, Бардо.

Тут глаза Бардо снова увлажнились — ему, видимо, стоило труда сдерживать ту массу воды, которая в нем умещалась.

— Но признаюсь тебе: в собор я входил с надеждой, что твой отец в самом деле вернулся. Я так долго этого ждал.

— Я знаю.

— Но он никогда уже не вернется, правда? — Бардо уставился на черный кружок кофе в чашке, где колебалось его отражение. — Нет, конечно; он, наверно, давно умер. Горе тебе, бедный Бардо.