Дэвид Зинделл - Война в небесах

Данло, не желая, чтобы в Ордене знали о его связях с фраваши, встречался с ним тайно. В течение десяти дней, когда тело Эде отправилось наконец на Таннахилл вместе с ивиомилами, он ходил к нему каждый вечер. Лицо он, как и в то время, когда преображался в Мэллори Рингесса, скрывал под черной маской, а чтобы выбраться из Академии, перелезал через стену, отделяющую ее от Старого Города, как делал в годы своего послушничества.

Иногда он приносил Старому Отцу медовые коврижки с апельсиновой глазурью, которые тот любил, иногда просто сидел с ним в его думной комнате и пытался играть на одной из его двухротовых флейт. Но однажды Старый Отец весьма бесцеремонно отправил главу Ордена прочь.

— О-хо, Данло, — спасибо, что навещаешь меня. И что сказал мне, кто ты на самом деле, — иначе я попытался бы тебе поклониться и повредил бы себе что-нибудь. Но у Мэллори Рингесса есть дела поважнее, чем развлекать старого инопланетянина детскими потугами на музицирование. Так, все так. Умирать я пока не собираюсь, а как соберусь — пошлю за тобой.

Примерно в это же время Данло начал навещать и Тамару. После смерти Джонатана он боялся, как бы она не отправилась в путешествие на ту сторону дня по собственной воле, но она, как видно, была еще не готова разделить участь голографического Эде. Через несколько дней после встречи с Бардо Данло, придя наконец в ее квартирку близ улицы Музыкантов, увидел, что она взяла к себе трех девочек, чьи родители погибли при взрыве бомбы, попавшей в их дом в Старом Городе. Девочек звали Мива, Юлия и Илона. Они выжили чудом, зажатые под рухнувшим потолком своей комнаты.

Два года назад они все прилетели с Прозрачной: родители пожелали стать прихожанами новой возникшей в Невернесе церкви. Девочки, четырех, пяти и восьми лет от роду, имели, конечно, самое смутное понятие об этой религии. Они, как все дети, нуждались в теплом уютном доме, вкусной еде, любви, веселье и других радостях жизни. Когда Тамара встретила их, дрожащих и голодных, на опасной улице Контрабандистов, у них ничего этого не было. Она привела их к себе, уложила в свою постель и накормила чудесным жарким из мяса невиданного зверя, именуемого медведем.

— Я просто не могла не удочерить их, — сказала она Данло в первый вечер, когда три сестрицы отправились спать. — Церковные хосписы переполнены и никого больше не принимают.

Данло долго сидел с ней в ее каминной, глядя в прекрасные темные глаза на исхудавшем лице. Новая жизнь занималась там, как зарницы в ночи, и он понимал, что Тамаре три сиротки нужны были не меньше, чем она им. Данло проголодался, и Тамара приготовила ему особенно лакомый кусочек медвежатины, который приберегала для особого случая. Данло рассказал о том, что случилось с ним в кабинете Ханумана, и она вернула ему бамбуковую флейту, пилотское кольцо, сломанную шахматную фигуру — все, что хранила у себя.

— Спасибо, — сказал Данло, собравшись уходить. — Завтра я приду опять, если хочешь.

Он действительно пришел завтра, и послезавтра тоже, и это продолжалось всю глубокую зиму. Ранней средизимней весной он, пользуясь своим положением главы Ордена, нашел ей довольно большой дом в Пилотском Квартале, у самого сквера Тихо. Это было двухэтажное гранитное шале с крутой крышей; раньше в нем много лет жил Никабар Блэкстон, погибший на войне.

По традиции Ордена дом следовало передать другому пилоту или по крайней мере академику. Но многие пилоты погибли внутри звезд, многие ушли на Тиэллу со Второй Экстрианскoй Миссией, и множество хороших домов на Северном Берегу, от Продольной до Северной глиссады, стояли пустыми. Никто на новом месте не возражал против соседства с Тамарой. Она как-никак была раньше выдающейся куртизанкой — а это, как заметил Бардо, почти все равно что быть специалистом Ордена.

Однажды вечером, когда Данло посетил Тамару с ее новой семьей в новом доме, после скромного ужина из хлеба, сыра и кровоплодов, Мива спросила его, не хочет ли он жениться на Тамаре. Мива была младшая, маленькая для своего возраста, такая же черноволосая и черноглазая, как ее сестры. Данло обвел взглядом красивую низкую мебель, комнатные цветы и рисунки Джонатана на стенах, а потом снова посмотрел на нее. В отличие от средней сестры, застенчивой Юлии, Мива была натура открытая, доверчивая, пытливая и игривая. И Данло, сам любящий поиграть, ответил ей:

— Как не хотеть. Любой мужчина с радостью женился бы на Тамаре.

Старшая — Илона, самая добрая и справедливая из всех, — сказала на это:

— Но ведь не будешь же ты жениться в своей черной маске? В масках никто не женится.

Данло, сидевший, как все, на подушке за низеньким обеденным столом, потрогал маску на лице. Девочкам он дал понять, что получил на войне ужасные ожоги и никому не хочет их показывать. Мива и Юлия приняли эту маленькую ложь, не задавая вопросов, но Илона не могла понять, почему он не сделает себе новое лицо — ведь резчики всем помогают. Вот и теперь она смотрела на него в упор, прямо-таки прожигая маску своими черными глазами.

— Тебе, наверно, даже улыбаться больно, — сказала она. — Я на Прозрачной обгорела на солнце, и мне было больно улыбаться.

Позже Тамара уложила девочек в одной из больших спален наверху и вернулась, чтобы попить с Данло кофе. Он снял маску и разглядывал нарисованную Джонатаном снежную сову.

— Чудесные девчушки, — сказал он, улыбнувшись Тамаре. — Я рад, что ты стала им матерью.

— Я тоже рада. — Тамара смотрела на свои ногти — от голода они стали пестрыми и ломкими, но теперь к ним возвращалась прежняя красота. — Ты любишь их, Данло? — спросила она внезапно, подняв глаза.

— Да. Я всех детей люблю.

— Но не так, как любил Джонатана, правда?

— Не знаю. Между мной и Джонатаном сразу возникал резонанс. Наши сердца бились как одно — может быть, у нас даже тотем был один и тот же, а значит, мы и крыльями махали в лад. Джонатана всегда переполняла анимаджи, дикая радость жизни, и мне казалось, что она выросла из моей. К девочкам у меня другие чувства. Со временем я узнаю их получше, и эта привязанность станет еще глубже. Любовь к родному ребенку — особый случай, но любовь всегда остается любовью, правда?

Он долго смотрел на Тамару — в тишине ее нового дома, в молчании объединившего их страдания. Они глубоко понимали друг друга. Оба они во время войны хотели умереть, и полное отчаяние становилось для них таким же близким, как следующий удар сердца. И оба они, опустившись в темные пещеры своих душ, открыли в себе изначальный источник жизни. Данло думал, что путь Тамары к ее “да” был не менее труден и требовал не меньшей отваги, чем его собственный.

Теперь, несмотря на горе, навсегда озарившее холодными звездами ее душу, в ней появилось нечто новое, огонь, тайный свет.