Дэвид Зинделл - Война в небесах

— Неужто ты бросишь меня опять, Мэллори? — Бардо легонько потряс руку Старого Отца. — Ох, горе, горе.

— Прости. — Старый Отец пожал руку Бардо, насколько хватило сил, и улыбнулся Данло. — Хо, хо — время пришло, время пришло!

— Нельзя же так взять и помереть, Паренек! Ей-богу!

Но это было возможно, вполне возможно. Данло снова надел свою маску и пошел за Люйстером Оттой и другими учениками. Они вернулись, все двенадцать человек, и опустились на колени вокруг ложа Старого Отца. Тот уже закрыл глаза, погружаясь в сон. Бардо, чтобы освободить место для учеников, встал и отошел к полке с музыкальными инструментами. Данло, стоя плечом к плечу с ним, смотрел и ждал.

Много-много мгновений спустя (Данло чуть ли не впервые в жизни потерял счет ударам своего сердца) Старый Отец перестал дышать. Вот так, очень просто. Самая простая вещь во вселенной.

Да, да, да.

Данло склонил голову, отдавая дань памяти. Старый Отец лежал тихий и безмятежный, и Данло шепотом, так что слышал один только Бардо, помолился за него: — Мэллори ви Соли Pymrecc, ми алашария ля, ми адла, шанти, шанти. Спи с миром, отец мой.

— Пошли, — сказал он потом, ухватив Бардо за плечо. — Покатаемся немного по улицам.

Бардо, плачущий как дитя, кивнул, и они вместе вышли из дома Старого отца.

Они долго кружили по красным улицам Фравашийской Деревни, не желая ни отдыхать, ни говорить о том, что произошло в думной комнате. Потом Данло, непонятно почему, потянуло на запад, и он без предупреждения свернул на широкую оранжевую ледянку, ведущую в Городскую Пущу. Данло несся между заснеженными деревьями йау с такой быстротой и решимостью, что Бардо едва поспевал за ним.

Данло сам не знал, куда ведет этот его новый путь, но вскоре лес кончился, и они вышли мимо серых, облицованных сланцем домов на Западный Берег. Можно было подумать, что Данло хочет побывать там, где развеял по ветру прах Джонатана. Но он, прислушавшись к голосу, звавшему его издалека, повернул по Длинной глиссаде на юг, к маленькому пляжу на краю Ашторетника. Берег здесь был каменистый, и за узкой полоской песка тянулось к западу покрытое льдом море. Других охотников посетить это дикое место в столь холодный и ветреный день не нашлось. Над скалами стеной высились высокие заснеженные осколочники.

— Ну, куда тебя несет? — ворчал Бардо, спускаясь по камням вслед за Данло. — Смотри не поскользнись, Паренек. Если мы свернем себе шею, нас тут никто не найдет.

Данло, чтобы не утомлять пыхтящего за спиной Бардо, нашел широкую, плоскую, поросшую мхом скалу и уселся на ней лицом к морю. Бардо плюхнулся рядом и придвинулся поближе, пытаясь хоть немного согреться.

— Ну и холодина, ей-богу! Чего мы тут не видали?

— Мне хотелось побыть подальше от людей.

Это была правда, и все же Данло, оглядывая великий круг льдов, очерченный синим горизонтом, знал, что пришел на этот пустынный берег зачем-то еще. Он смотрел прямо на запад, где солнце, как громадный оранжевый шар, уже опускалось за край мира. Смотрел на белый ледяной простор, ведущий к его родным островам, и ждал.

— Поздно уже, — заметил Бардо. — Мы весь день провели у Старого Отца.

— Да.

Бардо нервировало не только приближение ночи.

— Ах, Паренек, — сказал он, — надеюсь, после слов Старого Отца ты не станешь думать обо мне очень уж плохо. Надеюсь, ты никому не скажешь, что я написал в пиво старшим послушникам.

Они были одни, и Данло, желая ощутить на лице ветер, снял маску.

— Старшие и меня мучили, — улыбнулся он. — Мне самому хотелось написать им в пиво, если уж на то пошло.

Бардо, пристально глядя на Данло под шорох поземки, покачал головой.

— Это просто чудо, ей-богу. Впрочем, ты всегда был мистиком, так что нечего особо удивляться этим твоим мистическим переменам.

Данло потрепал его по колену и попытался объяснить, что перемены, сотрясающие все его существо, имеют мало общего с мистикой, если понимать под этим словом нечто волшебное или сверхъестественное.

— Это просто техника такая, понимаешь? Сознание отражает само себя, приобретает еще больше контроля над собой и создает новые формы— А ты подумал над этой новой формой, прежде чем придавать ее себе, Паренек? Ты теперь выглядишь почти как прежде — что скажут о тебе алалои?

— Скажут, что я такой же человек, как и они.

— А как быть с договором? Если ты полетишь туда на легком корабле, алалои узнают о Невернесе больше, чем им желательно.

— Это верно. — Данло смотрел на убегающие вдаль застывшие волны, и его глаза стали ясными и холодными, как новый голубой лед. — С другой стороны, им пора об этом узнать. Пути назад для человечества нет. Нельзя вернуться к простой жизни, обратившись вспять. Нет в этом подлинной халлы. Раньше я думал, что халла — это идеальная гармония цветов, солнечного света, здоровой чистой жизни и смерти на сверкающем свежем снегу. Идеальная гармония всего, чего со временем может достигнуть жизнь, без войн, без болезней, без помрачения разума, без астероидов и звезд, способных уничтожить за одну ночь десять тысяч живых видов. Но вселенная устроена иначе. Халла — это преображение жизни. Ее углубление, переход в новые формы и возможности — словом, то, что мы называем эволюцией. Думаю, что и алалоям пришла пора эволюционировать вместе со всем нашим хищным, благословенным видом.

Солнце опускалось все ниже к ледяному океану, а Бардо внимал словам Данло, не сводя глаз с его странного нового лица. Он казался зажатым между почтением, которое испытывал к Данло, и стремлением к собственной блистательной судьбе. Наконец он прочистил горло и сказал:

— Ну что ж, мы все хотим развиваться, верно? А ты, выходит, кто? Бог?

Данло, чувствуя излучаемые Бардо любовь и страх, улыбнулся в порыве дикой радости и сказал:

— Нет, я человек. Наконец-то настоящий человек — то, чем я всегда хотел стать.

Они посидели молча, глядя, как снежные чайки ищут корм в кучках красных замерзших водорослей. Птицы китикеша снижались над застывшей кромкой прибоя, прислушиваясь к движению червей под снегом. Стало смеркаться. Деревья и льдины теряли свои краски, и густая синева неба напоминала цветом глаза Данло. На востоке загорались первые звезды.

Данло устремил взгляд на пять огоньков, образующих хвост Дельфина.

Раньше эти знакомые звезды казались ему белыми точками в черноте космоса. С поверхности планеты почти все звезды выглядели белыми. Сетчатка человеческого глаза воспринимает свет двояко: конусы, различающие краски, невосприимчивы к слабому освещению, а палочки, чувствительные даже к самому слабому свету, не различают красок. Именно палочки обеспечивают человеку способность видеть в темноте, и звезды поэтому кажутся ему белыми, как снег.