Дэвид Зинделл - Война в небесах

Он различал вдали стук коньков воина-поэта, словно пение далекой звезды. Потом Данло стал видеть его. Вспышка молнии отпечатала у него в голове образ воина-поэта, несущегося с адской скоростью. Золотой плащ развевался у него за спиной, с ножа капала кровь; он летел, отталкивая с дороги кричащих прохожих.

Умереть, умереть, умереть.

Именно такая мысль пришла Данло в голову — остановиться, дождаться воина-поэта и умереть. Но если он подставит себя под его нож, получится, что Тобиас Урит и остальные пожертвовали собой напрасно. Кроме того, Данло, если честно, не хотел умирать. Он хотел жить и потому продолжал бежать. Он не боялся, что воин-поэт выстрелит в него из лазера или пистолета: Найджел и ему подобные презирали оружие такого рода. Данло бежал очень быстро, заботясь только о том, чтобы не налетать на других конькобежцев. Вихляя в толпе, он несся вперед, словно луч света. Ветер трепал его черную камелайку, яркое солнце резало глаза. Время смыкалось, как снеговые тучи, и вся вселенная сжалась до пурпурного ледяного коридора впереди. Шорох тысячи пар коньков совпадал с биением его крови. Блестела сталь, свистел шелк, и Данло мог точно предсказать, когда конькобежцы перед ним разойдутся и откроется просвет. Он проскакивал в эти просветы, как легкий корабль в бесчисленные окна мультиплекса. Почти ничего не стесняло его бега, и дикая радость, бурлящая в нем, делала его похожим на летящую по небу белую сову.

Лететь, лететь, лететь… больно, больно, больно.

Мысленным взором он видел, как мчится воин-поэт, сокращая разрыв между ними. При этом он знал, что, сохраняя мужество, сохранит и дистанцию, потому что воин-поэт не сможет долго бежать в своем ускоренном темпе и скоро выдохнется. Проблема заключалась в боли. Она нарастала внутри Данло, как гроза. При каждом шаге, вдохе и выдохе огненные щупальца впивались в его измученные нервы, почти парализуя их. Только воля препятствовала ему скорчиться в рыдающий комок на льду. Но даже алмазную волю можно сломить, и Данло чувствовал, что скоро она растворится в эккане, как бриллиант в мираксовой кислоте.

Больно, больно, больно, больно.

Раскаленный меч боли бил Данло под ребра, а мимо мелькали улицы: Небесная, Афазиков, Мозгопевцов, и воин-поэт все приближался в живом потоке мехов и шелка, разделявшем их. Данло чувствовал, что Найджел выслеживает его по реакции прохожих: воины-поэты умеют читать по лицам не хуже цефиков. Если бы Данло нашел безлюдную улицу до того, как Найджел его заметит, он мог бы спрятаться в каком-нибудь доме и переждать. Но в этом районе многоквартирных домов, бесплатных ресторанов и магазинов безлюдные улицы не встречались — во всяком случае, легальные. В Колоколе, как и во всех обособленных районах Невернеса, постоянно прокладывались улицы нелегальные, связывающие этот квартал с соседними. Почти все они представляли собой узкие дорожки, проходящие под межрайонными барьерам. Мало кто знал об этих улицах, и уж совсем немногие пользовались ими, боясь встретиться в этих темных туннелях с грабителями или слеллерами. Городские власти, обнаруживая такие лазейки, уничтожали их, но взамен, точно черви на трупе, тут же появлялись другие.

Боже, как больно, Боже, Боже!

Однажды ночью, которая пахла горелым мясом и изменой, Данло шел по такой улице за Хануманом ли Тошем. Он помнил, что она начиналась где-то около улицы Анималистов. Интересно, сохранилась ли она? Задыхающийся Данло, объезжая толстого астриера в запрещенной законом шубе из снежного тигра, мысленно видел эту улицу, каждый ее поворот и каждую щербинку на ее старом белом льду. Он не вспоминал ее, а именно видел, как видел корабли, ведущие битву при Маре. Она существовала в настоящем, где-то впереди, за сетью пурпурных ледянок. Он чувствовал ее реальность так же, как реальность вен и артерий, связующих пылающие ткани его тела. Он знал, что эта ледяная полоска способна спасти его от погони. Если у него хватит воли довериться своему видению, он уйдет от воина-поэта.

О Боже, о Боже, о Боже, о Боже!

Но довериться — это одно, а поставить свою жизнь на таинственное внутреннее чувство — совсем другое. Если он, свернув на эту нелегальную улицу, найдет, что она закрыта, он почти наверняка окажется в смертельной западне. Ему придется возвращаться назад по длинной, огороженной стенами ледянке, а воин-поэт к тому времени скорее всего разгадает его маневр и будет его караулить. Если же Данло решит продолжать свой путь по людным улицам, у него останется шанс выбраться по Длинной глиссаде на Серпантин, бегущий через Квартал Пришельцев, — но неизвестно, кто выдохнется первым, воин-поэт или он.

Да или нет, да или нет, да нет да нет…

Выбор в конечном счете есть всегда, но выбрать правильно можно только в одном случае: прислушавшись к своему сердцу. В конце концов Данло свернул на безымянную ледянку около улицы Анималистов и нашел то, что искал. Он мчался вперед с быстротой и уверенностью падающего с неба сокола. Ледянка, как могло показаться, упиралась в тупик, но на самом деле между двумя старыми печатными мастерскими шел узкий проход, тот самый, который мысленно видел Данло. Данло вошел в него и скоро оказался в темном туннеле под снежной насыпью, отделяющей Колокол от Алмазного Ряда. Все в точности совпадало с его видением, и вот в конце туннеля сверкнул благословенный свет. Еще немного скрипящих шагов по льду, перемежаемых глотками холодного воздуха, и Данло вышел на волю, в залитый мочой переулок между двумя борделями. Переулок вывел его на Клубничную улицу, где пахло дорогими духами и джамбулом, а лед был красен, как застывшая кровь.

Свет, свет, свет, свет.

Улицы здесь были шире, чем в Колоколе, дома новее и наряднее. Данло вспомнил, что Алмазный Ряд получил свое название не только из-за торговли огневитами и ярконскими синезвездниками, но и потому, что дома тут зачастую облицовывались белым кварцем с Аттакеля. Кристаллы переливались на солнце, и весь квартал от Клубничной до улицы Печатников сверкал, как бриллиант. Данло, остановившись, чтобы отдышаться немного, залюбовался его красотой. Потом он вспомнил, что улица Печатников, если ехать по ней в сторону Меррипенского сквера, соединяется с улицей Контрабандистов, а там, в этом подозрительном месте, находится, по словам Тобиаса, конспиративная квартира Бенджамина Гура.

Мертвые, мертвые, мертвые — ми алашария ля шанти.

Удостоверившись, что он оторвался от воина-поэта, Данло покатил по Клубничной, мимо сутенеров, червячников и одетых в шелк проституток. Отражаемый кварцем свет ранил ему глаза, но это было . ничто по сравнению с огнем, полыхающим в сердце. Вопреки всему этому Данло по-прежнему бежал быстро, как только мог. Он должен был сдержать свои обещания, и лица всех, кто погиб в этот день, мучили его куда больше, чем физическая боль или яд.