Федор Ильин - Долина новой жизни (с илл.)

Вопрос. Можете ли вы отвлечься от ваших постоянных мыслей и заняться математикой?

Ответ. Это очень тяжело. Меня угнетает судьба моей жены и мой ужасный конец.

Вопрос. Думаете ли вы когда-либо о своих научных замыслах?

Ответ. Да, безусловно, но все это переплетается в какой-то хаос. Возможное смешивается с невероятным.

Вопрос. Если я понимаю вас, ваше состояние похоже на сон?

Ответ. Безусловно, я сплю и грежу.

После этого я прочел: «Ответы сделались путаными, постоянная смена впечатлений последних дней жизни затемняет правильный ход мысли. Действие средства, возбуждающего мозг, окончилось».

— Что за чертовщина! — воскликнул я, бросив рукопись на стол. Какие-то опыты, и, мне кажется, ужасные.

Мартини показал мне ключ, на котором были выгравированы три буквы: Л. М. К.

— Лаборатория Макса Куинслея, — торжественно произнес он, — вы понимаете? Стоит ли заниматься рукописью, когда мы можем увидеть эту знаменитую лабораторию, куда не вступала еще нога иностранца? Нельзя терять времени.

Мы вошли в большую комнату и, пользуясь найденным ключом, проникли через запертую дверь в соседнюю комнату. Все, что увидели мы здесь, мало отличалось от того, что было в других лабораториях, через которые мы проходили. Те же замысловатые приборы, те же ящики, те же полки со всевозможными банками и склянками, весы, электрические батареи, динамо-машины и прочее. У одного из окон стояла высокая конторка, а против нее на подставках были расположены четыре стеклянных ящика. Я понял сразу, что в этих ящиках находятся какие-то живые органы или ткани, потому что к ним были проведены трубки для питания и для согревания. Над конторкой висел, спускаясь с потолка, небольшой аппарат для внушения и для чтения мыслей.

Я и Мартини почему-то обратили особое внимание на эту часть лаборатории. Мартини, как специалист, прежде всего осмотрел внушающий аппарат.

— Он цел и невредим, — сказал он. — Он питается током не из общей сети, а от местных батарей.

Я не мог сдержать своего волнения и громко воскликнул:

— Смотрите, Мартини, смотрите, что это такое?

Под каждым ящиком висела рамка со вставленной в нее карточкой. На каждой из них были написаны имя и фамилия. На третьей слева значилось: «Леон Гаро». Остальные имена были для меня неизвестны.

Мы стояли над этим ящиком, и руки и ноги наши тряслись мелкой дрожью, волосы шевелились на голове. Мы видели в ящике, в жидкости, плавающий мозг Леона Гаро. Какой ужас! Следовательно, на нем производит свои опыты Макс Куинслей.

Теперь мне стала понятна найденная рукопись с ее вопросами и ответами.

Я сказал, заикаясь, с трудом управляя своим языком:

— Он убил его и теперь еще издевается.

В горле у меня сразу пересохло.

Мартини скорее, чем я, оправился от потрясения, он сверкал глазами.

— О, что бы я дал, чтобы отомстить за эту кровь!

У меня явилась мысль воспользоваться этим аппаратом и попытаться узнать от Гаро или, вернее, от его гениального мозга, все, что с ним произошло в последние дни. Едва я заикнулся об этом, Мартини гневно проскрежетал:

— Вы хотите продолжать эксперименты? К чему они могут привести? Я не сомневаюсь, что Гаро убит, я не позволю надругаться над его благородными останками.

Мартини толкнул ногой конторку, и она своим падением разбила ящик Гаро и два соседних. Они упали с подставок, и жидкость расплескалась вокруг. Я не видел, что случилось с мозгом, я бросился вон из лаборатории.

Через минуту ко мне присоединился Мартини. Он был бледен, руки его дрожали, но голос его был спокоен. Он шептал:

— Я сделал то, что должен был сделать на моем месте всякий порядочный человек. Ничего другого нельзя было придумать. Для сокрытия своего преступления я открыл окно и разбросал вокруг все бумаги и книги, лежащие на подоконнике. Пусть думают: ветер открыл, окно и наделал бед.

— А ключ? — спросил я.

— Ключ лежит на месте.

Мы спустились вниз, не встретив никого на своем пути. Мартини приступил к своим работам, а я отправился к себе. На моем столе лежала бумага с предложением вернуться к постоянной службе.

«Значит, маневры все же окончены», — подумал я.

— Анжелика, дорогая Анжелика, я опять с вами! Три дня, проведенные в Детской колонии, показались мне такими долгими!

Она бросилась мне навстречу.

— Милый, — прошептала она, — я не хочу больше расставаться с вами.

Я осыпал поцелуями ее руки. Взгляд ее быстро скользил по мне.

— Вы отчего-то печальны или чем-то недовольны, — сказала она.

— Я счастлив.

— Значит, что-нибудь случилось?

Я понял, что моя возлюбленная обладает такой проницательностью, что от нее нельзя ничего скрыть, но все же мне не хотелось открывать причину своего беспокойства.

— Эта история на маневрах глубоко взволновала меня, — отвечал я, стараясь не смотреть ей в глаза, — меня мучит мысль, что, может быть, я не совсем избавился от болезни, которой страдал во Франции.

— Разве у вас есть какие-либо симптомы?

— Нет, нет, я совершенно здоров, но я ношу в себе почки от этих проклятых эмбрионов, а теперь выяснилось, что в них есть зачатки различных заболеваний.

Она усадила меня на диванчик и, тесно прижавшись, говорила так успокоительно, что если бы я и в самом деле сильно беспокоился о своем здоровье, я перестал бы думать о нем.

— Для нас, — сказала она, — все это несчастье может иметь хороший конец. Макс Куинслей, конечно, должен быть очень озабочен всем случившимся, и ему не до нас, а выиграть время во всяком деле очень важно.

Ее глаза смотрели с такой уверенностью в будущее, что у меня защемило сердце. Я был настроен совсем не так оптимистически.

Она угадала мои сомнения и, приникши к моему уху губами, прошептала:

— Я люблю вас, и если вас не станет, я не хочу больше жить. Я не вынесу этого несчастья.

В это время в дверь постучали. Мадам Фишер приглашала нас к столу.

Погода была прекрасная. После пронесшейся грозы жара не возобновлялась. Обедали под большим развесистым деревом, среди клумб пахучих цветов. Ничто не говорило, что мы находимся в Долине Новой Жизни.

Семья Фишера, весь обиход ее жизни напоминали семьи и обычаи любого провинциального городка Германии. Сам Фишер заткнул себе салфетку за воротник и сосредоточенно кушал. Его жена угощала нас, не забывая присматривать за самым маленьким из своих детей, который все время шалил и неумолчно болтал. Старшие, с передничками на груди, сидели чинно, неумело работая ножами и вилками.

Когда обед кончился и дети ушли, разговор перешел на текущие события. Фишер рассказывал о том, что он наблюдал во время маневров. Затем он сообщил, что окружающие Куинслея советовали ему тотчас же прервать маневры, как только были получены первые сведения о заболеваниях и смертях, но он не желал их слушать. Когда количество жертв перевалило за десять тысяч — тогда только он приказал дать отдых войскам. Пострадало несколько разрядов. Лазареты были переполнены. На третий день маневры продолжались, и, несмотря на большую осторожность, опять пострадали многие.