Виталий Забирко - Вариант Пата

— Картретское? — Крон взял в руки кувшин.

— Да, господин.

— Тебе как, разбавлять?

— Я сам.

Крон налил в кубок картрета, отхлебнул и поморщился. Скверный обычай в Пате — пить натощак.

Чтобы не разочаровать ожидания Плуста, он спросил:

— Ну и как тебе «Сенатский вестник»?

Плуст снова оскалился, обнажая не только зубы, но и дёсны.

— Смел и речист был сенатор в своих обличительных речах!

— Я всегда говорил, что у тебя обворожительная улыбка. — Крон вальяжно раскинулся на тюфяке. — Это ты по поводу Лекотия Брана?

Будто не понимая, на что намекает Плуст, он поднял бровь.

— Вообще-то, нет, — проговорил Плуст, наливая себе второй кубок. Хотя любой посадник на месте Брана не будет лучше. Да и какое нам дело до грызни за власть в Асилоне? Лишь бы он оставался верным Пату.

— Мы ежегодно недополучаем из Асилона треть налога, — недовольно заметил сенатор.

— Ну и что? — пожал плечами Плуст. — Асилон — страна большая, и усиль мы там царскую власть — кто знает, будем ли мы получать налог вообще.

Крон бросил на него быстрый взгляд.

«Здесь ты прав, — подумал он. — Но не ради налога и интересов Пата писалась эта статья. В Асилоне сейчас каждый пятый умирает голодной смертью, каждый третий идёт на мечи, чтобы посадить на трон очередного царя за обещанный кусок хлеба, детская смертность в стране выросла почти на порядок, ширится эпидемия чёрной хвори… И уж, конечно, эти каждый пятый и каждый третий не из высших слоёв общества. Но какое вам дело до них, если вы народ презрительно называете толпой? У вас-то и слова такого в словаре нет…»

— Но не об Асилоне я хотел говорить, — продолжал разглагольствовать Плуст. — По-моему, Гелюций, ты положил руку в пасть сулу, когда писал о событиях на Цинтийских болотах. У посадника Люта Конта много влиятельных покровителей в Сенате. Не стоило дуть на угли до окончания подавления смуты в Паралузии.

— Мне лучше знать, стоило или нет! — высокомерно отрезал сенатор. Какое мне дело до того, что он родственник Кикены? Тем хуже для них обоих! Этот бездарный посадник превысил свои полномочия, присвоив жалованье древорубов и превратив их из вольноотпущенников в рабов. Теперь, благодаря его тупости и жадности, на наших северных границах возник инцидент, грозящий безопасности Пата.

— Преувеличиваешь, Гелюций. Тебе снятся плохие сны? Из Цинтийских болот древорубам не выбраться.

— Я воскурю фимиам богине удачи Потуле, если будет так!

Плуст хитро прищурился и допил второй кубок.

— Ставлю карбского жеребца за свои слова, — сказал он.

— Тысяча звондов против. Когда проиграешь, — отведёшь свою клячу на живодерню, а мясо раздашь рабам. Если только она не успеет околеть до прибытия паралузской почты.

Плуст промолчал, только снова оскалился. Он ничего не терял, ставя в заклад карбского жеребца — старого, заезженного одра, доживающего свой век.

Подошла рабыня и поставила на стол блюдо с кирейскими птичками на спицах, запечёнными в листьях, и две чаши — с острым соусом по-килонски и с зеленью. Не дожидаясь приглашения, Плуст стащил со спицы одну птичку, обмакнул в соус и откусил сразу половину.

— Удивляюсь, как у тебя их готовят, — проговорил он, отправляя в рот изрядный пучок зелени и запивая вином. — Твоих птичек можно есть с костями.

Крон усмехнулся. Необыкновенная прожорливость Плуста, которая, как ни странно, не шла ему впрок, стала притчей во языцех. По городу даже ходили нецензурные стишки о том, что всё, съеденное им, затем переваривается и усваивается желудками его содержанок. И действительно, все его содержанки были тучными и дородными.

— Сегодня в термах Тагула устраивает послетриумфальное омовение, сообщил Плуст, принимаясь за следующую птичку. — Будут гетеры, кеприйские музыканты и угощение на две тысячи звондов. Сам Солар согласился сочинить ему хвалебную песнь.

— Говорят, Кикена с Тагулой нашли общий язык? — вяло спросил Крон.

— Не удивительно, — подхватил Плуст. — Консул ищет сильных сторонников, поскольку в последнее время его политика не вызывает у Сената особого удовлетворения. А Тагула — как раз тот, кто ему нужен. Герой, дважды император, армия его превозносит, но в политике, мягко выражаясь, тугодум. И если Кикена приберёт его к рукам, то весь Сенат будет плясать под его струны.

Плуст перестал жевать и, наклонившись вперёд, доверительно сообщил:

— Между прочим, консул предложил Тагуле в жены свою сестру…

— Непорочную Керту, — хмыкнул Крон. — Она же страшнее твоего карбского жеребца.

— Ошибаешься, сенатор, ошибаешься! — повысил голос Плуст. Он отрицательно помахал перед лицом лоснящейся ладонью. Глаза его так и блестели. — Тиксту!

«Вот это да! — присвистнул Крон. — При незамужней старшей сестре выдать замуж младшую? Плевал на приличия наш консул, когда из-под него выдёргивают консульскую подушку!»

— Естественно, как предложение, так и согласие пока были неофициальными.

Крон взял спицу с нанизанными птичками и, держа её, как шампур с шашлыком, стал аккуратно есть. Плуст же принялся наполнять очередной кубок, разливая вино по столику. Он хмелел на глазах.

«Это уж совсем некстати, — недовольно подумал Крон. — И откуда у них такая патологическая тяга к пьянству — даже застольный этикет предписывает выпить всё, что стоит на столе, в знак уважения к хозяину и его дому. Впрочем, сам виноват. Если тебе нужен трезвый Плуст, то нечего ставить полный кувшин вина».

— До сих пор я считал Кикену, если и не очень умным и дальновидным, то достаточно хитрым политиком, — проговорил он. — Но, организуя такую свадьбу, он может потерять лицо в Сенате. И я не уверен, что приобретение зятя-героя в лице Тагулы перевесит потери.

— Напрасно! — захохотал Плуст. — Не такой дурак наш консул. Увидишь, ещё до официального предложения Керта станет жрицей в храме Алоны.

Крон промолчал.

«Ну вот, ты и узнал всё, — подумал он. — Кикена не обманул твоих ожиданий. Приличия будут соблюдены, общественное мнение удовлетворено. И хотя за спиной Кикены начнут расползаться сплетни и слухи, это не помешает ему сохранить статус добропорядочного гражданина».

Тем временем Плуст охмелел. Заикаясь и постоянно хихикая, он начал рассказывать анекдот о бондаре, его жене и её любовнике, выдававшем себя за покупателя. Анекдот был старый, заезженный, и Крона всякий раз, когда он слышал его, коробило, как марктвенновского янки — сразу же всплывал в памяти аналогичный анекдот, встречавшийся и у Боккаччо, и у Апулея. Интересно было бы проследить истоки возникновения анекдота здесь, в Пате, случайное это совпадение, или же кто-то из коммуникаторов блеснул остроумием древних?

Крон вытер руки о край простыни, хлопнул в ладоши и приказал рабыне подать одежды. Натянул на себя нижнюю холщовую рубаху, затем застегнул кожаный пояс с тяжёлой литой пряжкой, продел в петлю короткий меч. Рабыня попыталась обуть его в сандалии, но он отмахнулся и сам завязал ремешки.