Илья Яковлев - Черный снег (без конца)

— У меня такого идиотизма в видеотеке нету. Зато есть масса отечественных старых комедяшек.

— А «Иван Васильевич» есть? — загорелась Юля, — Миллион раз смотрела и ещё столько же смотреть могу!

— Обижаешь! Это ж классика. Есть, и не только «Иван Васильевич». Покопаешься сама, выберешь, — сказал Борис, прихватывая фужеры, бутылку и направляясь в комнату, — Бутеры со стола прихвати, я сейчас там столик приготовлю.

— Ага. Ты посмотри, какой день-то сегодня! — восторженно сказала она, отходя от окна, — Солнышко так и сияет.

— В соответствии с происшедшим в стране, могу отметить следующее, — сказал Борис, задержавшись на выходе из кухни и переходя на дурашливо-пафосный тон, Сегодня всё, даже погода, говорит о том, что происшедшее суть есть перемена к чему то необычному. Это не просто утро, это утро новой жизни, утро нового мира!..

— Включай свой видик, пророк несчастный! — рассмеялась Юля, беря поднос со снедью, — И стол в комнате давай освобождай. Я что, должна всё это в руках держать?

— Бегу, бегу, бегу! — дурашливо засуетился он, скрываясь в комнате, — Для Вас, фройляйн, всё, что угодно!

…как говорят в иных фильмах или романах про войну, ни он, ни она и, наверное, никто во всей стране тогда не знал, что же именно за утро было в тот день. В какой новый мир вступили герои моей книги? И в новый ли? Не знаю. Поживем — увидим.

Может, Юля и Борис правы? Действительно, не в первый раз в стране бардак такого рода и до сих пор эти перевороты дольше недели не вытягивали. А может?.. Ладно, не будем гадать. Недостойное это занятие. Будущее покажет.

Телефонный звонок раздался около половины двенадцатого, как Борис, в принципе и предсказывал. Вполне логично предположив, что звонят из дежурки и мысленно матерно ругаясь, он снял трубку:

— Отдел по ликвидации врагов народа слушает.

В трубке хмыкнули и хрипловатый голос Рэма произнес:

— Значит, я не ошибся номером. Вы по вызову работаете?

— Всё для клиента! Как-никак — рыночная экономика. Хотите сделать заказ? зевнул Борис. Спать хотелось, как из ружья. Он посмотрел на Юлю, удобно расположившуюся на диване с дистанционкой и жестами попросил её сделать звук потише. Юля, особенно не мудрствуя, попросту выключила телевизор с видяшкой вовсе и с интересом уставилась на Бориса. Не переставая зевать, как лев на солнцепёке, тот продолжил в том же духе:

— Правда, предупреждаю: сегодня у нас оплата по двойному тарифу. Плюс разъездные. Бензин нынче дорог, не укупишь.

— Ладно, партайгеноссе, хорош дурака валять. Давай в Контору, общий вызов. Форма одежды номер шесть, субтропическая.

— Это как? Прошу разжевать для неграмотных, — вздохнул Борис.

— Майка-скатка, трусы на выпуск! — заржал Рэм и добавил несколько удивленно, — Ты чего дураком прикидываешься? Телевизор не видел, что ли?

— Телевизор я видел. На картинке. Но даже если бы я его и не видел никогда в жизни, это всё равно, сэр, не даёт вам права беспокоить меня в законный выходной по разным мелочам. Тем более, с такими глупыми предложениями, как требование явиться на службу, — продолжал валять ваньку Борис.

— Не знаю, что ты там на картинке видел, но отлично помню, что у тебя дома аж два телевизора! И ты за ними просиживаешь массу внеслужебного времени. Хочешь сказать, что именно сегодня ты решил изменить своим привычкам и не схватился за пульт сразу, как продрал свои шары после вчерашнего пьянства? Тогда тебе надо вызвать скорую! — начал раздражаться Рэм.

— Ах, ты вот про что! Видишь ли, я забыл тебе сказать. На прошлой неделе я разобрал оба телевизора и из их деталей собрал детекторный приёмник. Теперь слушаю по нему «Голос Пекина», — Борис отставил трубку подальше от уха, но сделал это напрасно: Рэм орал громко и слышно его было настолько хорошо, что вполне можно было предположить, что у них было селекторное совещание. Глядя на Юлю, он виновато пожал плечами, кивнув на трубку и всем своим видом показывая, как он скорбит по поводу того, что его сослуживец такой несдержанный. И матершинник, к тому же: последняя фраза, донёсшаяся из трубки, была шедевром ненормативной лексики. Услышав её, Юля смущённо хихикнула, а Борис строго поинтересовался, снова поднеся трубку к уху:

— Ты вроде не акушер и меня не принимал. Откуда такие подробности?

— Из твоего личного дела, — перевел дух прооравшийся и немного успокоившийся Рэм, — Закончил юродствовать?

— Закончил.

— Ну и?..

— Чего — «ну и»? Ты про «вести из столицы»?

— Именно. Гриб и так тебя только к середине дня распорядился выдернуть.

— Спасибо ему огромное! Отец-благодетель, а не начальник! — не удержался от сарказма Борис, — Передай ему мои самые искренние заверения в наиглубочайшей признательности!

— Да ладно тебе. Тут такие подробности по линии УПС, обалдеешь! Вот командование и прыгает, — сообщил заговорщическим голосом Рэм, — Давай в Контору быстрее, всё равно ведь в покое не оставят. Я уж сказал, что до тебя дозвонился, — виновато добавил он.

— Отмахнувшись от извинений Рэма и положив трубку телефона на базу, Борис плюхнулся на диван рядом с Юлей, с явным нетерпением ожидавшей от него подробностей, и задумчиво уставился на висевшую на стене копию картины «Л.И. Брежнев подписывает партбилет N1 на имя В.И. Ленина», подаренную ему на день рождения шутником приятелем, который, в свою очередь, спёр её из запасника своей бывшей школы, куда зашёл как-то на первое сентября поздравить учителей. Картина несколько не вписывалась в интерьер, как и слова Рэма о каких-то там подробностях по линии УПС не вписывались в сюжет обычных «банановых» переворотов, уже дважды происходивших в стране. УПС было не что иное, как Управление Правительственной Связи, и не в их привычках было посвящать посторонних в подробности сообщений из Центра. А посторонними они считали всех, включая даже работников самой Конторы. Хотя сами они вроде и числились с Конторой в одной упряжке, но жили обособленно, «своим муравейником», никого не пускали в своё «святая святых» и информацией делились не иначе, как только по непосредственному пинку сверху. Да, в общем-то, и не были оригинальны в своих действиях: информацией любого порядка всегда неохотно делились между собой и остальные подразделения их организации. И раз уж упээсовцы снизошли до того, что выпустили хотя бы часть сообщённого им из Центра наружу настолько открыто, что это было известно не только высшему руководству, но и среднему звену, вроде Рэма, то это говорило только о том, что происходило что-то действительно интересное или, по крайней мере, необычное. Во всяком случае, у Бориса, умудрённого служебным опытом, были все основания так предполагать. Но, само собой, легче на душе от таких предположений не становилось, а лишь появилось острое ощущение какой-то неопределённости, поэтому он хмуро перевёл свой взгляд с монументального полотна на Юлю, терпеливо ожидавшую от него разъяснений и буркнул: