Евгений Велтистов - Глоток солнца.Записки програмиста Марта Снегова

Я вдруг увидел грязно-белое пятно там, в черноте ночи, над головой Карички. Я узнал его и вскочил:

— Было! Я видел!

Я стал говорить сбивчиво, торопливо — мысли опережали язык; я знал, как это сейчас важно: внезапно изогнувшийся луч прожектора и молчание стоявшей на помосте Карички. Не помню, что спрашивал Питиква, я видел только его глаза, только их я слушался сейчас. А потом я увидел Каричку; она лежала на постели и задумчиво смотрела на меня с экрана. Кто-то сказал, что она здорова, но я — то понимал, как ей тоскливо на этой больничной кровати.

Все. Теперь я знал, что мне надо делать. Бежать к моему датскому принцу.

Когда мы спускались по лестнице к стеклянным дверям и Аксель сказал мне: «Отдыхай. Послезавтра в шесть. Поедешь со мной», — я очнулся и стал вспоминать, чем кончился Совет. Кажется, Бригов, заключая собрание, сказал: «Это облако, кем бы оно ни было, бросает вызов нашему пониманию природы…».

Совет решил его преследовать.

Я вызвал Рыжа.

«Рыж, Рыж, — говорил я, — маленький всемогущий Рыж. Почему тебя не было рядом? Как я мог забыть о тебе!»

«Рыж, Рыж», — твердил я, пока он бежал ко мне, и я ясно видел, как он бежит. По мокрому асфальту — синоптики только что промыли город, по мокрым газонам — Рыжу все нипочем. Скачет через ленты пустых дорог, ныряет в кустарник изгородей. Крепкий, длинноногий, большеголовый. А когда надо, пролезет в любую щель.

— Рыж! — сказал я сразу, как только он вырос на пороге. — Я так и не видел Каричку,

— Она спит. — Рыж всегда все знал. — А ты спал?

— Ну конечно. Ночью меня не пустили. А сейчас, еще рано.

— Хочешь, проберемся в дежурку? — В его темных упорных глазах такие же, как и у Карички, золотые ободки; они то больше, то меньше — смотря, что он придумывает.

— Нет, Рыж. Я хочу не на экране, а так. Понимаешь? Кажется, до сих пор я не говорил с ним так о сестре.

Он кивнул. Задумался.

— Пойдем, — сказал он.

Рыж привел меня в большой двор. На газоне лежала легкая металлическая площадка — круглая, как тарелка, и с поручнями. Я видел такую впервые — наверно, ею пользовались для мелкого ремонта зданий, а Рыж даже знал, как она управляется. Откинул сиденье, выдвинул щиток, стал крутить какие-то ручки. Трин-тра-ва! — вдруг беззаботно весело прозвенела наша тарелка. Трин-тра-ва! — и поднялась над газоном. Трин-тра-ва! — медленно и торжественно вынесла нас на улицу.

— Чего она раззвонилась? — спросил я,

— Так устроена.

— Мы разбудим весь город.

— Давай поднимемся выше, — предложил Рыж и поднял площадку над крышами.

Солнце косо смотрело на город, начиная свою обычную игру с тенями: бросило длинные прохладные пятна, чтоб постепенно поедать их, чтоб ворваться в открытые окна, засверкать в воде, в стекле, металле, высветить каждый уголок. Под нами бегали по упругой траве спортсмены, на крышах бросались с вышек в голубые чаши ныряльщики, высоко взлетали мячи и брызги. Рыж вертел своей золотой макушкой, и я догадался, как ему хочется спуститься и погонять мяч.

— Я тебя поднял с постели?

— Что ты! — обиженно сказал он. — Это они так поздно встают. — Рыж боднул головой, указывая вниз, не выпуская ручек управления. — Ты не волнуйся. Я, когда бежал к тебе, размялся. И забил пять голов. Правда, в пустые ворота.

Он осторожно подвел площадку к окну на пятом этаже. Перила коснулись подоконника, я увидел спящую Каричку и испугался, что она проснется. Ее лицо дышало таким глубоким спокойствием, что было бы величайшей дерзостью спугнуть сон, а эта глупая тарелка все трезвонила за нашей спиной. Я махнул Рыжу и даже оттолкнулся от стены, но успел положить на подоконник прозрачный черный шарик. Если смотреть сквозь него на свет, увидишь Галактику, и она будет вращаться, как ей положено: маленькое фейерверочное колесо, сотканное из миллионов искр.

Мы пристроились в холодке под деревом, выключили машину, чтоб не трезвонила. Улеглись на траве и разговаривали.

— Мама вчера испугалась. Заплакала и ушла, — рассказывал Рыж. — Мартышка никого не узнала.

— Рыж, не называй ее так.

— Ладно. Хотя ей нравится.

— А ты?

— А я ходил под окнами и свистел. Ходил, ходил — даже надоело. Потом смотрю — Каричка выглядывает. «Ты чего здесь торчишь?» Это она мне. А я говорю: «А ты чего всех расстраиваешь?» Она делает большие глаза и говорит: «Я даже не знаю, почему я здесь. А где мама?» — «Ну где мама — дома. Поговори с ней по телефону». Ну, она поговорила, я слышал, а потом мы еще долго болтали.

— О чем?

— О том о сем, — уклончиво сказал он. — Хохотали в основном.

— А мама? Успокоилась?

— Не, опять плакала. — Рыж подумал и нахмурился. — Странные эти взрослые. Например, я куда-нибудь иду. Она говорит; «Куда?» Я говорю: «Никуда». — «Зачем?» — «А низачем». Она сердится, хотя я говорю правду. Ведь я еще не придумал, куда я иду и зачем.

Я рассмеялся.

— Ты фантазер.

— Тебе хорошо, — сказал Рыж. — Что хочешь, то делаешь. Никакой опеки.

— Это верно, — согласился я. — Если не считать учителей в школе, я сам по себе уже семь лет.

— Скажи, а почему родителям надо все объяснять, как маленьким?

— Я думаю, они иногда забывают, что не все можно выразить словами.

— Я это часто замечал. Даже иногда легче написать и решить уравнение, чем найти слова.

Рыж задумался. Длинные его ресницы нацелились в небо, как боевые копья. Рыж думал.

— Скажи, — он перевернулся на живот, стал разглядывать травинки, — эго правда, что раньше люди думали, что и в космосе, и в атоме те же самые законы, как и у нас, в обычной жизни?

— Правда.

— А почему?

— Потому что еще не знали как следует микромира и макромира. Не знали, что определенные законы природы действуют до определенных пределов, что у космоса и частиц свои особенные законы.

— Какая простая мысль! — презрительно сказал Рыж.

— Рыж, ты поросенок, — не сдержался я, и он удивленно повернул голову. — Когда ты родился, физики уже пересчитали элементарные частицы, и были уже гравилеты, и ракеты, и сверхсильные телескопы, и астрономы уже спокойно гуляли по далеким звездам, а мой отец первый раз полетел на Марс. А раньше ничего этого не было.

— Да, — признался он, — я забыл, что сто лет назад не было сверхсильных телескопов… Ты знаешь, Март, я иногда вижу космические лучи. В темноте, когда зажмурюсь, вдруг трах! — и пролетает какая-то точка. И тогда я начинаю думать: кто она, откуда прилетела и сколько вообще всяких лучей проходит через меня каждую секунду, а я их не замечаю… И еще… еще мне кажется, когда вот так прищуришь глаза, увидишь что-то такое, что никто не видел. Никто и никогда. Понимаешь?

— Ты будешь ученым, Рыж.

— Нет, — сказал он, — я хочу, как ты, на гравилете. Ну, поехали?