Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня: Бунтарь, Распад

— В Цюрих? — переспросил Дункан. — В столицу мира?

— Да, — улыбнулся Симмонс, не сводя глаз с Дункана, словно стремясь проникнуть в его мысли. — Штат Швейцария. Туда, где Всемирный Совет только что опубликовал список кандидатов на место Ананды.

— В новостях этого не было, — заметила Сник.

— Об этом еще не объявлялось.

Дункана уже не удивляло, что Симмонс имеет доступ к ограниченной информации.

— А зачем? — спросил он. — Зачем тебе нужно везти нас туда?

— Присядьте, пожалуйста. — Симмонс откинулся назад, заложив руки за голову. — Вы ушли от органиков и осуществили все ваши диверсии благодаря своей смелости. L’au-dace, toujours l’audace. Знаете, что это значит?

Дункан и Сник покачали головой.

— Смелость и еще раз смелость [29] Слова Дантона. . Это великие слова, сказанные на великом французском языке, который теперь, к несчастью, стал таким же мертвым, как и латынь. Но галльский дух жив по-прежнему. Смелость и еще раз смелость. Вы — олицетворение этого духа. Но вы слишком долго находились в бегах, теперь же настало время, когда вы… мы… должны нанести удар, предпринять стратегический ход, который произведет эффект посильнее, чем ваше двукратное тушение огней в Лос-Анджелесе, клянусь Богом! В конце концов, вы своими художествами только досадили властям, хотя жители Лос-Анджелеса, пожалуй, не считают происшедшее таким уж незначительным. — Симмонс уперся руками в стол и подался вперед. — Вот что я предлагаю.

Дункан и Сник выслушали его, не прерывая, хотя это стоило им усилий.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Симмонс. — L’audace, а?

— Или самоубийственное безрассудство, — сказала Сник. — Нет, поймите меня правильно. В принципе я с вами согласна, но это шаг из серии «победа или смерть». Есть ли хоть один шанс, что это получится?

— Этого мы не узнаем, пока не попробуем, — сказал Симмонс. — А ты что скажешь, Дункан?

— Если дело обстоит так, как ты изложил, то мы можем одержать крупную победу. Подчеркиваю: можем. А доводы против… что ж, нам со Сник очень не хотелось бы самим идти в руки врагу. Мало ли что может пойти не так, как задумано. С другой стороны, это можно сказать о любом смелом предприятии.

— Риск большой, признаю, — сказал Симмонс. — Но до сих пор это вас не останавливало. И потом, что еще можно предпринять на этой стадии игры?

— Да, неожиданность будет громадная, — сказал Дункан. — Это застанет их врасплох, выбьет из колеи.

Он посмотрел на Сник. Она сказала:

— Нам с Дунканом нужно обсудить это. Наедине.

— Разумеется. — Симмонс встал. — Я так и думал, что вам захочется обговорить это между собой. Можете остаться в этой комнате. Обещаю, что мониторинга не будет.

Он вышел, Ашвин за ним. Когда дверь закрылась, Дункан сказал:

— Его план предусматривает хорошую страховку, а стрелять в нас ганки не посмеют. Мы будем у всех на виду.

— Это если Симмонс действительно в состоянии выполнить то, что обещает. Одно меня беспокоит: Симмонсу-то это зачем? Для чего он это делает? Ведь он подвергается такой же опасности, как и мы.

Подозрения Сник не были беспочвенными — Дункан сам спрашивал себя, какие мотивы движут Симмонсом.

— Власть, — сказал он. — Если мы возьмем верх, он получит большую власть. Должно быть, он крайне честолюбив, раз решается на такое. Награда, которую он рассчитывает получить, значит для него больше, чем опасность.

— Или он просто настоящий революционер.

— Да. Но даже такими людьми движут не одни идеалы. Да, они хотят свергнуть правительство, против которого борются, и в большинстве случаев правительство действительно следует свергнуть. Но где-то, в самой глубине души, они жаждут власти.

— Ну а мы? К нам это тоже относится?

— Не думаю, — засмеялся Дункан. — Я никогда не испытывал желания править другими людьми. Но кто знает, что происходит там, в глубине, где властвует «оно»? Да и не так уж важно сейчас, что именно движет Симмонсом. Важно то, что произойдет там, в Цюрихе.

— Так мы летим?

— Я — да.

— Тогда и я тоже. Только…

— Только что?

— Когда-то я видела фильм про Французскую революцию. Вождем восставших был главный герой — Дантон, кажется. И все его до смерти боялись. Он отправил на гильотину тысячи людей. Но в конце концов его самого приговорили к смерти и отсекли ему голову. На суде он сказал… сейчас… дай вспомнить… ага. Он сказал: «Революция точно Сатурн — она пожирает собственных детей».

Дункан не ответил. Детское лицо, его собственное лицо, метеором пронеслось в его мозгу. И, как всякая падающая звезда, оставило за собой мрак, но этот мрак был создан из ужаса и отчаяния.

— Что с тобой? — спросила Сник.

— Вспомнил, как все эти головы падали в корзину. Но это пустяки. Истории не обязательно повторяться.

— Зато человеческая натура всегда одна и та же. Впрочем, ты прав. Мы не можем отказываться от действий только из-за того, что случилось с другими. Мы — это не они.

Дункан открыл дверь. Ашвин нес караул в коридоре.

— Скажи Симмонсу, что мы готовы.

Миг спустя полковник вместе с Ашвином вошел в комнату. Он улыбался, ожидая, как видно, самого положительного отклика на свое предложение.

— Мы с вами, — сказал Дункан. — До конца.

— Хорошо! Прямо Юлий Цезарь, перешедший Рубикон. Жребий брошен, мосты сожжены. Победа или смерть.

— Цезарь победил, — сказала Сник. — Но потом все равно плохо кончил.

— «И ты, Брут», — по-прежнему улыбался Симмонс. — Несмотря на всю свою хитрость и цинизм, он все же доверялся людям, которым не следовало доверять. Я не повторю его ошибок.

«Нет, — подумал Дункан, — ты сделаешь свои».

— Сейчас я посвящу вас в детали, — продолжал Симмонс. — К полуночи, времени нашего отлета, вы уже будете знать и иметь все, что вам необходимо.

Час спустя Дункан пришел к себе в спальню и лег. Закрыв глаза, он попытался вызвать из глубин сознания все, что он знал о Джефферсоне Сервантесе Кэрде. Симмонс сказал, что Дункан полетит в Цюрих под видом его, Симмонса, личного слуги. Все, что требуется от Дункана в пути, — это вести себя тихо и соблюдать правила для прибывающих в интра-темпоральную зону. Так что можно было уже сейчас начать думать о себе как о Кэрде, а не как о Дункане.

Но у него было столько разных «я». Боб Тингл, Джим Дунский, Вайатт Репп, Чарли Ом, отец Том Зурван, Уилл Ишарашвили и Уильям Сент-Джордж Дункан. Все это не просто имена — он действительно был всеми этими людьми. Краткое воплощение в Дэвида Грима и Эндрю Бивульфа не оставило следа — это были просто чужие биографии, просто роли. Теперь, чтобы вновь стать Джефферсоном Сервантесом Кэрдом, требовалось проделать путь сквозь Дункана и всех остальных к первоначальному, настоящему Кэрду.