Николай Амосов - Записки из будущего. Роман

— Ладно, не прибедняйся. Продолжай.

Ей бы думать побольше, был бы толк. Нужно все время тренироваться в думании.

— Так вот, настоящая культура включает еще систему убеждений, взглядов, отражающих гуманизм. Прости меня за такое громкое слово. Смысл его я не могу передать, но чувствую.

Она даже немножко порозовела. Нравится высказывать идеи. Пусть немного успокоится перед уходом.

— Вот в том-то и дело. Любушка, что это слово очень расплывчатое. Многие на него предъявляют права и заявляют, что их определение истинное. Мне кажется, что его нужно определить количественно — степень гуманизма. Гуманизм в отношении чего-то определенного.

— Это мне непонятно. Но я знаю, что гуманизм один. Внешняя культура может быть и без него, но воспитать в детях гуманизм без знаний культуры невозможно.

Люба не понимает кибернетики. Она целиком находится в мире качественных отличии. Доброта для нее — это качество. Она всегда ей следует, пока не попалась на этой любви. Вопрос о количестве гуманизма мы обсуждали с Ленькой. А сейчас не будем забираться в дебри.

— Ты уже сама сказала — можно привить знаниями, культурой. Искусством, идеалами, классиками.

— Он не хочет их читать. Говорит, что скучно и неестественно.

— Доля правды в этом есть. Недавно мне попался «Обломов». Боже мой, вот нудота!

— Фи, какое слово, профессор!

— Ну, знаешь, нельзя все говорить классиками.

— Нужно стараться. Все, что о детях, меня кровно задевает. А сейчас мне все-таки нужно идти. Потом поговорим. (Когда потом?)

Встала. Посмотрела на меня: каков? Спокойный? Можно уже оставить? Дома ждут. Стараемся обмануть друг друга.

— Да, иди, моя милая. Надо, значит, надо.

— Подай мне пальто, пожалуйста.

Она любит, чтобы я за ней поухаживал.

Пальто с дорогим воротничком. Муж купил. На свою зарплату не смогла бы. Знакомый запах.

Несколько секунд послушала у дверей. Потом обернулась, вздернула личико. Смотрю: оно почти обычное. Улыбается. Нет, глаза другие, тревожные.

— Целуй. Пошла.

И все. Дверь хлопнула. Каблуки простучали по лестнице, и стало тихо.

Опять один.

Не распускаться!

Вымоем сначала посуду. Агафья придет только послезавтра, оставить нельзя. Беспорядок не люблю, хотя и холостяк.

Ну, я не очень размываю. Струя кипятку — раз, два! Поставь в сетку над раковиной — и все. Десять минут. Потом должен сесть за работу. Работать, работать, думать. Ни минуты свободной. Я должен представить себе, как выглядят характеристики важнейших органов. Дать математикам приблизительные кривые. Будут формулы. По ним — машины, модели.

А может быть, не это главное? Может, последние месяцы стоит подумать о культуре, философии, психологии? Спорных вопросов очень много, они интересны. Ученый должен периодически перетряхивать старые догмы. По-моему, у нас это давно не делалось.

Нет, я уже думал над всем этим довольно. Могу лишь поставить вопросы, но не ответить. Нужны специальные исследования. Впрочем, можно еще подумать, для себя.

Однако главное — план. Оставить после себя что-то положительное. Хорошо, сейчас сяду. Ишь, как у тебя взыграло честолюбие! Обязательно нужно осчастливить человечество еще одной игрушкой.

Костя не хочет читать классиков. То же говорят библиотекари. И вообще из года в год меньше читают художественную литературу. Сначала на Западе, а теперь и у нас. Почему?

Быть может, устарела форма — нет терпения читать длинноты. Телевидение дает все в концентрированном виде — сразу на несколько органов чувств. («Каналы информации», как говорят кибернетики.) Показывают массу ерунды, но по крайней мере быстро. И никакого труда.

Писатели беспокоятся: что будет с культурой?

Ничего не будет. С удовольствием читают фантастику и «книги фактов» путешествия, о науке. Хорошие романы тоже читают.

Но что делать с идеалами? С гуманизмом?

Особый вопрос. Отложим.

С посудой покончено. Все на местах. Теперь в кресло, думать.

Удобно. Ноги к батарее: зябнут. Болезнь? Старость? Нет.

Люба все время присутствует где-то в подсознании. Не сказал об анабиозе. Сдаться? Или, на худой конец, отравиться? Нормальное самоубийство. А то будешь там лежать: считается, что можно ожить, а на самом деле мертвый. Как ее к этому подготовить?

Я должен это сделать — анабиоз. Очень интересно. Когда еще решатся люди на такой эксперимент? Гуманизм не позволяет. А Люба привыкнет.

Вдруг я действительно проснусь через двадцать или пятнадцать лет? Точно, как в романах, когда возвращаются из космических путешествий. Нужно запомнить (или даже записать) вопросы, которые сейчас стоят перед миром. Может статься, что я проснусь идиотом. Это ужасно. Впрочем, какая разница? Идиот не понимает своего положения. Хуже, когда не совсем, когда остается критика.

Не стоит об этом раздумывать. Вероятность выживания столь мала, что смешно обсуждать детали.

Нужно готовиться, как к смерти. Настоящей, реальной.

Кого оставить преемником? Вадим? Юра? Юра может дать больше, но и Вадим тоже сумеет постигнуть математику и электронику. Не боги горшки обжигают. Тогда их возможности сравниваются. Нет, у Юры кругозор шире. Он сочетает фантазию с методичностью. Если бы еще несколько лет, пока усовершенствуется в физиологии… Этот вопрос можно еще немножко отложить.

Завтра идти к Давиду. Какое лечение он мне назначит? Не слишком бы обременительное.

Вечером, возможно, придет Леня. Что бы нам обсудить? Посмотрим, куда пойдет беседа. Свободная дискуссия.

Не хочется начинать занятия. Устал. Столько было тягостных разговоров, а поспать после обеда не удалось. Люба.

Нужно работать. Есть кто-то внутри, который гонит: «Давай, давай». Остановиться нельзя: страшно. Одиночество и бессмысленность меня обступают, и тогда волком вой.

У Горького хорошая фраза есть: «Быть бы Якову собакою, выл бы Яков с утра до ночи». Так и мне — хочется завыть.

Хватит. Берусь.

Десять вечера. Сижу честно, тружусь, обложился книгами. Думаю над схемой управления жизненными функциями. Регулирующие системы, которые я предложил (Я!), пока выдерживают испытание. Однако мало сказать: система крови, система эндокринных желез, вегетативная нервная система и кора. Нужно расписать их «этажи», взаимодействие друг с другом. Эта схема должна быть заложена в нашу машину, как управляющая надстройка над органами.

Вообще-то это дело поручено Вадиму, но он один, наверное, не справится. Я должен продумать сам, чтобы быть готовым обсуждать. Голова у меня пока хорошая. Доволен? Почему нет? Мне хорошо удается разложить все по полочкам, предугадать зависимость, выдвинуть гипотезы. По реакции окружающих я вижу, что придумываю хорошо. Чьи реакции? Твоих помощников? Они еще маленькие. Нет, они очень требовательны, завоевать авторитет трудно. Да и в институте со мной считаются. Иначе Иван Петрович не дал бы мне такую лабораторию. Без всякой протекции.