Борис Фрадкин - Дорога к звездам

— Ах, ты беда! — Иван Матвеевич сокрушенно хлопнул себя по коленям. — Кто же ее сможет проучить? Нет, это уже возмутительно.

Но возмущаться Пащенко как раз и не умел. Лариса запустила пятерню в его волосы и заставила поклониться.

— Побежденные должны пресмыкаться, — сказала она. — Инициатива остается за мной.

— И вашими сателлитами, — подсказал Гоберман.

— Ну, над этим еще следует подумать. А теперь продолжаем пить чай и обсуждать установку.

Яков и Гоберман вышли от Пащенко только в третьем часу ночи. Но, возвратившись домой и глядя на спящую Любушку, Яков подумал о том, что главного сегодня не сказали: нужно продолжить разговор с Турбовичем и посоветоваться с Глазковым.

Пожалуй, это он возьмет на себя.

На другой день вечером Яков зашел к Марку Захаровичу на квартиру, но заговорить о своих делах не решился. У парторга был очень усталый вид. Разговаривая, тот явно боролся со сном. Яков поспешил проститься, он знал, какие горячие дни начались для партийной организации комбината.

Фронт отодвигался все дальше на запад. Усиливая свои удары по гитлеровским армиям, он требовал все больше металла. Артиллеристы стали предъявлять еще более высокие требования: они хотели не просто взламывать укрепления противника, но превращать их в порошок.

Не удалось поговорить с Глазковым и в течение всей следующей недели. Между тем Гоберман начал проектировать установку. Молодежь, работавшая в его группе, охотно отозвалась на просьбу помочь в проектировании. Восемь человек вместе с Гоберманом оставались по вечерам в конструкторском бюро. Сюда же приходили Яков и Пащенко.

Обступив чертежную доску, они часами обсуждали созданные люка на бумаге части плавильной установки. Их громкие голоса звучали под сводами большого зала. Самым нетерпеливым из троих был Яков, он и говорил громче. У Ивана Матвеевича гуще становился на щеках румянец, Гоберман жестикулировал, часто вставлял в разговор: «Бог ты мой, это же так ясно!»

Ожесточенные споры происходили над каждым готовым чертежом, ибо здесь возникали серьезные противоречия между теоретическими выкладками и практическими возможностями. Зачастую на чертеже делалось столько пометок и поправок, что он становился совершенно ни к чему не пригодным, и его приходилось перечерчивать заново.

Споры утомляли даже неутомимого Якова.

Побеседовать с Глазковым ему не удалось до самого исхода марта. К тому времени в чертежах установка была уже готова. Яков с помощью Гобермана успел договориться со слесарями электроцеха. Комсомольцы-электрики в принципе не возражали против помощи во внеурочное время, однако материалы на постройку просили оформить через отдел снабжения, согласно всем существующим формальностям. Тут уж без помощи Глазкова не обойтись

— Как смотрит на твою затею Турбович? — сразу же спросил Марк Захарович.

— Он не признает ее. — Яков нахмурился. — От своей лаборатории отказал. Но скажите, Марк Захарович, могут быть у меня свои собственные соображения, идущие вразрез с мнением… профессора?

— Отчего же и нет? Могут. Но ведь мнение профессора не голословно? Турбович наш, советский профессор. А как далеко ушла работа вашей троицы?

Яков перечислил все выполненное.

— Далеконько. — Марк Захарович провел ладонью по волосам и поправил очки. — Народ, стало быть, уже взбудоражен. Трудов, видимо, затратили тоже изрядно. Хорошо, Яков. Я поговорю с главным металлургом и… с Турбовичем. Я не думаю, чтобы ты занимался нелепостями.

— Марк Захарович!

— Тише, тише. — Движением руки Глазков остановил Якова. — Не первый день друг друга знаем. Давай, брат, вот что сделаем: ученый совет соберем на комбинате, пригласим профессоров из оптического института, послушаем, что они скажут о твоих замыслах. Как, согласен?

— Отчего же нет? Конечно, согласен.

— Значит, договорились. А с главным металлургом я сегодня же переговорю. Пусть он покуда обеспечит вас материалами, комбинат от этого не обеднеет.

Но спустя два дня после этого разговора Глазкова вызвали в Центральный Комитет партии в Москву, и ему поневоле пришлось отложить свое намерение. Перед отъездом он все же успел поговорить с главным металлургом. Якову разрешили изготовить плавильную установку силами электроцеха, отдел снабжения отпустил для этого необходимые материалы из фонда экспериментальных работ.

Яков не стал терять времени. Такой лихорадочной деятельности он еще никогда не развивал. Он весь как-то собрался, лицо его заострилось, губы постоянно оставались сомкнутыми. Глаза Якова светились таким страстным блеском, что на него заглядывались девушки в цехе.

Домой Яков приезжал только потому, что не мог обходиться без Любушки. Он отнимал ее у Анны Матвеевны, с жадностью принимался целовать крохотное личико ребенка. И, едва прикоснувшись к еде, мчался обратно на комбинат. Еще бы! До сих пор он мог только мечтать, а теперь наступила пора действовать, претворять мечту в действительность. Он уже видел в своем воображении бьющую из летника печи струю чудесного сплава, ощущал в своих руках тяжелые, отлитые из него детали ракетного двигателя. А вот уже стоит на широком бетонированном поле первый ракетоплан, созданный из этого же ядерного сплава.

Привычка фантазировать, заглядывать в далекое будущее делала Якова одержимым. Он рвался в небесный мир, победа казалась ему близкой, настолько близкой, что порою его охватывал восторженный трепет, и он готов был кричать об этом на весь мир.

Забегая в техническую библиотеку комбината, Яков внимательно перелистывал технические журналы, на страницах которых все чаще появлялись описания реактивных самолетов. Немцы бомбардировали Лондон ракетными, управляемыми по радио, самолетами-снарядами, англичане хвастались своими реактивными истребителями, а скромные советские «Катюши» приводили в трепет удиравшие на запад немецкие полчища.

Ракетный двигатель становился такой же реальностью, как и любой другой двигатель — паровой, электрический, дизельный. Он быстро совершенствовался, на него переключалась передовая конструкторская мысль всех крупнейших капиталистических стран.

И опасение, что кто-то прежде него построит первый космический корабль, еще больше подстегивало Якова. Он очень торопился получить свой жаропрочный ядерный сплав.

Его возбуждение действовало заражающе не только на Пащенко и Гобермана. В цехе молодежь с восторгом приняла идею создания необыкновенного сплава. Яков, как изобретатель-самоучка, стал пользоваться известностью. В глазах Якова, в его движениях, в замыслах сквозила смелость и дерзость. Как же молодежь могла оставаться к нему равнодушной?