Борис Фрадкин - Дорога к звездам

В раскрытое окно долетел отдаленный раскат грома.

— Не закрыть ли? — спросил Турбович.

— И без того духота, — возразил Карганов. — До грозы далеко.

— Это из-за тебя людей тревожат? — спросил Андронов Якова. — Никак успокоиться не можешь. Вот мне бог помощничков посылает. — Он повернулся в сторону попыхивающего трубкой Турбовича. — Начальником поставил, оклад повысил, на чистое, не пыльное место перевел. Так нет — подавай ему еще ядерный сплав.

— Помощники у вас не плохие, — отозвался Турбович. — Я давно Якимова к себе переманиваю — не идет. Чем вы его околдовали?

— Да он сам колдун. Посмотрите: разве на черта не похож? Такой же тощий да черный.

Громче всех засмеялся Карганов.

— Помогите мне, по крайней мере, от его ядерного сплава избавиться, — попросил Андронов. — Всему цеху этот ядерный сплав головы морочит, а проку не вижу. Только электроэнергию переводят. Плавильное отделение в экспериментальную лабораторию превратили.

— Фантазия у него богатая, — вздохнул Турбович, — молодость…

— Это верно, — прохрипел Карганов, — фантазия у Якимова замечательная. Такой фантазии суждено стать реальностью,

— Вы так думаете? — спросил Андронов, всматриваясь в Карганова. На душе у Якова посветлело. Значит, Карганов его поддержит. Слово профессора металлографии чего-нибудь да стоит.

— Коллеге свойственна восторженность, — усмехнулся Турбович. — Он страстный поклонник молодых дарований. Но лично я не разделяю его восторга. На мой взгляд, поиски ядерного сплава никому не нужная авантюра. Нереальность замыслов Якимова для меня очевидна, и Якимов давно знает мое мнение, с первого дня начатых им экспериментов.

За окном ветер вдруг всколыхнул неподвижно повисшую листву на тополях, взвихрил пыль на дорогах. Шторы сначала заколыхались, надулись парусом, потом взметнулись под самый потолок. Ветер ворвался в комнату, смел со стола Глазкова бумаги и газеты. Где-то вспыхнула молния, раскатился близкий удар грома.

— Прошу прощения, — остановил Глазков Турбовича и бросился закрывать окно. Возвратившись к столу, он спросил: — Так что вы хотели сказать о реальности ядерного сплава?

Евгений Борисович с досадой поглядел на окно — шум дождя отвлекал его, не давал сосредоточиться. Он заговорил о том, что, на его взгляд, составляет заблуждение Якимова и других участников работы над сплавом. Главное — в самой постановке вопроса, в самом принципе. Тут все неверно, от начала до конца.

Как пришла Якимову в голову идея ядерного сплава? Он почерпнул ее из тех сведений о строении Вселенной, которыми располагает современная астрономия. Но разве Якимову не известно, что на далеких звездах ядерный сплав только потому и является ядерным, что подвержен воздействию гигантских температур и столь же высоких давлений? Отлично известно. И Якимов хорошо знал, что ему не удастся ни получить температуру в миллионы градусов, ни изготовить пресс для создания давления в миллионы атмосфер. Почему? Да по очень простой причине: самая крепкая сталь уже при давлении в пять тысяч атмосфер становится пластичной, мягкой, как воск, начинает течь.

Турбович сделал многозначительную паузу. О, он-то умел пояснять свои мысли! Его поняли все сидевшие в комнате и невольно подивились простоте и трезвости его суждений.

— И на что же решился наш молодой изобретатель? — продолжал Евгений Борисович. — Он решил обмануть природу и обойтись без высоких давлений. Обмануть, забыв при этом, что великий мастер природа выбирает самые рациональные и единственные решения. Создание пресловутых полей, которым посвящен расчет Якимова, не что иное, как попытка обойти закон сохранения энергии, создать вечный двигатель.

Правда, нужно отдать должное Якимову: его расчет имеет некоторую логичность и оригинальность. Но и то и другое опять-таки есть следствие наивного и поверхностного представления о квантовой механике. Замысел Якимова находится в прямом противоречии с ее основными положениями. Среди советских ученых получило распространение ложное толкование волновой функции как реального свойства атомных частиц. Якимов по своей неопытности попался на ту же удочку. На этом заблуждении и построены его расчеты. Нелепо, безнадежно, никому не нужно. Волной, которая существует только в твоем воображении, не расшатаешь атом. Вот так. Впрочем, итоги экспериментов говорят сами за себя. От каждого эксперимента мы вправе ожидать если не эффектных результатов, то хоть мало-мальски осязаемых сдвигов, на худой случай, перспектив. Ничего подобного у Якимова нет. И не будет. Перспектив никаких. Не преступление ли допускать дальнейшее разбазаривание государственных средств в такое трудное для страны время?

Тонкие губы Андронова изогнулись, но только Яков и Марк Захарович знали, что означает у начальника литейного цеха сильнейший приступ гнева. Однако голос Андронова, когда он отвечал Турбовичу, был тихим и ровным.

— Как видно, дело серьезнее, чем я того ожидал, — сказал он. — Мы считали, что у Якимова трудности только технического порядка. А его, оказывается, следует отдать под суд за вредительство.

— Нет, не нужно понимать так буквально, — испугался Евгений Борисович. — Мы говорим о принципиальных трудностях. — Он выбил трубку в пепельницу, предупредительно пододвинутую Глазковым, и спрятал ее в карман. — История знает, конечно, немало случаев, — он холодно взглянул на Якова, — когда люди, чуждые науке, делали большие открытия и технические усовершенствования. Подавляющая масса таких одержимых жаждой открытия вела, в сущности, игру в лотерею. Они совершали сотни, иногда тысячи нелепых экспериментов, и вдруг, к собственному недоумению, находили в своих руках открытие. Очевидно, подобный же путь избрал и наш юный исследователь Яков Якимов.

— Остро сказано! — воскликнул Покровский. — Обидно, а остро! — И разразился густым хохотом.

Глазков и Андронов незаметно для других переглянулись.

Якову показалось, что ему в лицо плеснули кипятком. Он задышал тяжело и часто, комкая в руках края тяжелой бархатной скатерти. Он готов был уже вскочить на ноги, но поймал на себе предостерегающий взгляд Марка Захаровича.

— Ну, это ты слишком, батенька, — сказал Карганов. — Ты что же это, Якимова в алхимики записываешь? Администрацию комбината за его поддержку в государственном преступлении обвиняешь? И кто же это тебе сказал, что Якимов, начальник лаборатории спектрального анализа, кстати, и ее организатор — человек, чуждый науке? Что-то ты начал кривить душой, милейший. Восемнадцать лет мы работаем вместе с тобой под одной крышей и вдруг такое… А?

Турбович перестал рассматривать свои пальцы и насторожился, не глядя, однако, на Карганова. Герасим Прокопьевич приготовился продолжать, но по окну вдруг забарабанили крупные капли дождя. Стало шумно. Разговор оборвался. Глазков вынужден был встать и закрыть вторую раму окна. Теперь в комнату доносился только отдаленный глухой шум дождя.