Борис Фрадкин - Дорога к звездам

Для Николая Поликарповича это было крушением надежд. Он пробовал уговаривать управляющего трестом, но тот рассердился и закричал на Сивкова: «От меня, что ли, это зависит? Наркомат приказал, значит, точка!»

И тогда Николай Поликарпович спустил тормоза. Зверь был выпущен на волю. Спустя два дня прораба в мертвецки пьяном состоянии подобрали на пустыре за поселком рабочие строительного треста. Босой, в одной нижней рубашке, весь в грязи, он был доставлен домой. Едва протрезвившись, Сивков снова удрал из дома. Запой его продолжался девять дней. За это время в компании самых подозрительных личностей он умудрился спустить часы, костюм, пальто и свои любимые картины.

Придя в себя, он явился с повинной в управление треста. Его вызвал к себе управляющий, широкий, но не толстый, волевой мужчина. Едва удостоив Сивкова хмурым взглядом, он бросил секретарю короткое: «Уволить». Николая Поликарповича так и обожгло: «А Дворец? Кто будет достраивать Дворец? Прощай навсегда? Ведь война-то рано или поздно кончится…»

— Я очень прошу вас не увольнять меня, — взмолился Николай Поликарпович. — Даю слово, что ничего подобного со мной больше не повторится. Я же строитель.

— Пьяница ты, а не строитель. — Управляющий брезгливо поморщился. — Вон!

Уговоры не помогли, его уволили. Домой он возвратился настолько подавленный, что у него даже не было желания напиться. Впервые его охватило отчаяние. Теперь он не мог представить себе, как станет сидеть сложа руки в то время, как без него будут продолжать строительство Дворца. Он хотел строить, создавать! Прежняя бездеятельность встала перед ним устрашающим призраком, и Сивков цеплялся теперь за свое место в строительном тресте, как утопающий, которого стремительное течение реки увлекает к низвергающемуся водопаду, цепляется за скользкий камень, единственную надежду на спасение.

Он проявил небывалую настойчивость. Часами просиживал Николай Поликарпович в приемной управляющего, ловил его в коридоре, упрашивал, умолял, стараясь не замечать презрительных улыбок секретарши и своих бывших сослуживцев. Боже мой, кто бы теперь узнал в этом человеке некогда самоуверенного и преуспевающего архитектора Сивкова!

Его выручила та же война. Из строительного треста взяли на фронт много специалистов, заменить их было некому. На работу принимали неопытную молодежь, женщин, инвалидов. Пришлось по необходимости взять обратно и Сивкова.

— Но предупреждаю, — сказал ему управляющий, — еще раз напьешься — не просто выгоню, а отдам под суд.

Николай Поликарпович с жадностью изголодавшегося по работе человека всем существом ушел в строительство. Ему приходилось и проектировать, и руководить, и зачастую решать вопросы снабжения. Он чувствовал необыкновенный подъем, жажду движения. Чем больше он уставал за день, тем легче было на душе. Его проект нового литейного цеха вызвал молчаливое одобрение, а управляющий даже похвалил его за оригинальное решение планировки.

Но часто, как приступы зубной боли, появлялось ненавистное желание выпить. Оно было назойливым, нашептывало всевозможные оправдания, доводы. Николай Поликарпович спасался от него работой, а дома спешил забраться в постель и, накрывшись с головой одеялом, призывал на помощь сон.

В начале 1942 года, когда вся страна радостно приветствовала победу Красной Армии под Москвой, Сивков начал длительные размышления над преобразованием проекта Дворца культуры. Конечно, не могло уже быть и речи о создании нового проекта: ведь строительство начато; но отчего же не устранить много такого, что резало ему, Сивкову, глаза своей недодуманностью. Работать пришлось по ночам, другого времени не было даже в воскресенье. Такое напряжение оказалось для него непривычным. Однако сильнее усталости было увлечение. Лицо его стало совсем желтым и худым, но зато в глазах появился здоровый огонек азарта.

В начале апреля доработка проекта Дворца культуры была закончена. Сивков мог бы похвастать рекордно коротким сроком выполнения сложнейшей работы. В чертежном искусстве он был виртуоз. Посторонний наблюдатель залюбовался бы, наблюдая за Николаем Поликарповичем, когда тот стоял за чертежной доской: скупые, точные движения, безукоризненные линии, красивый почерк.

За это время он не слышал радио, лишь изредка просматривал газеты и о положении на фронтах узнавал преимущественно из разговоров своих подчиненных — ему некогда было заниматься расспросами.

Но сегодняшнее заседание бюро потрясло его настолько, что, придя домой, Сивков выругался. Что ему теперь осталось делать? Выпить! Отныне наплевать на все, можно дать себе волю. Пусть осуждают его сколько хотят, в данный момент у него ко всему полное равнодушие.

Но, взглянув на рулон с чертежами, Николай Поликарпович остановился посреди комнаты и прижал кулаки к глазам. Нет, он должен сдержаться. Должен! У него столько работы, кроме Дворца!

Уговаривая самого себя, он все ближе подвигался к вешалке, к дверям. Коснувшись пальто, он отдернул руку, застонал и медленно возвратился к столу. Одеревеневшими пальцами Николай Поликарпович развернул чертежи и приколол на доску лист, на котором был изображен фасад здания. Дворец, вычерченный цветной тушью, возник точно реальный в мраморе колонн, в сверканьи огромных окон. Судорожный вздох вырвался из груди Сивкова; ему показалось, что он победил в себе это преступное желание — пить.

Прислонив доску к стене, архитектор отошел на середину комнаты и стал созерцать свое творение. Он мысленно распахивал дубовые двери, заходил в вестибюль, поднимался по широкой мраморной лестнице, покрытой коврами, прохаживался по сверкающему паркету фойе. Какую красоту создал он для людей!

Но стоило ему только закончить эту мысленную экскурсию по Дворцу, как тотчас же вспомнилось минувшее заседание бюро. «Война… жди, когда она кончится… И в самом деле почему бы не выпить?…» Сегодня он сделает попытку ограничить себя небольшой порцией водки. Выпьет совсем чуточку. А завтра на работу.

Это было обычное искушение, самообман. Где уж там удержаться, если все поры тела пропитаны алкоголем. С работы выгонят, отдадут под суд.

— Не выгонят! — сказал он вслух. — Кто будет работать вместо меня? Я ж и так двоих, нет, троих заменяю.

— Не выгонят! — еще раз успокоил он себя и посмотрел на пальто. — Ведь я же болен… Вино мне необходимо как лекарство… чтоб оно провалилось!

Николай Поликарпович облизнул пересохшие губы. Он и сам не заметил, как очутился подле вешалки. И сразу заторопился, неизвестно отчего смущаясь и стыдливо пряча глаза. Теперь произошел решительный перелом, внутри все закипело, желание выпить охватило его, как пожар.