Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

У стен, между окон, приютились всевозможные распределительные щиты, шкафы усилителей, ЭВМ. А потому Медоваров вынужден был распорядиться, чтобы сняли все диаграммы, портреты и плакаты, характеризующие научную и общественную жизнь НИИАП. Лишь один график остался — не поднялась рука снять его. Это «Рост квалификации сотрудников НИИАП». С момента организации этого высокочтимого учреждения квалификация научных сотрудников неуклонно поднималась вверх. Если десять лет тому назад в НИИАП было восемь кандидатов, то за последнее время при тех же штатных единицах квалификация сотрудников НИИАП возросла на четыреста процентов — новые кандидаты и аспиранты подняли кривую роста квалификации на недосягаемую высоту.

Под этой кривой скромненько указывалось, что в Научно-испытательном институте аэрологических приборов больше всего кандидатов медицинских наук, потом экономических, технических и прочих. Все это подкреплялось цифрами. И в самом конце: «Кандидатов педагогических наук — 1». Этой единицей был Анатолий Анатольевич Медоваров. Как это произошло, читатель узнает несколько позже, а сейчас вернемся к главному.

График, как уже было сказано, висел на стене, под ним стояла старинная с бронзовыми львами тумбочка, принесенная из кабинета Медоварова. А на тумбочке — аппарат, похожий на осциллограф, с большим прямоугольным экраном, разделенным на частые клетки.

В этой клетке за стеклом, как в террариуме, ползает голубая светящаяся змейка. Змейка показывает высоту, на которой сейчас находится «Унион».

Дерябин змейкой недоволен. Мало того, что в «Унионе» ни с того ни с сего перестали работать некоторые метеоприборы и телекамера, — начало испытаний вообще нельзя признать удачным. Конечно, неприятно, когда состояние атмосферы для тебя сейчас является загадкой. Ты не знаешь ни давления, ни влажности, ни ионизации воздуха, даже облаков не видишь, но все это пустяки, коли после перестройки диск оказался настолько перетяжеленным, что никак не может подняться до расчетной высоты. Надо признаться, что в сравнении с прежней конструкцией в диске появились новые отсеки с аппаратурой. Но ведь Борис Захарович сделал все возможное, чтобы уложиться в заданный вес.

Сейчас на экране высотомера линия не поднимается выше семисот метров, хотя при данном объеме диска он должен лететь на высоте примерно в тысячу метров. Подсознательно Борис Захарович чувствовал себя виновным, но за все должен отвечать главный конструктор Поярков, человек молодой и, по мнению Дерябина, излишне самоуверенный. Смело он перестроил диск, но, видно, нерасчетливо.

— Считать надо. Считать на линеечке, — раздраженно бормотал Борис Захарович, будто всерьез предполагая, что этим пренебрег Поярков.

Подойдя к другому радиовысотомеру, Дерябин неприязненно посмотрел на равнодушное, спокойное перышко. За ним тянулась линия высоты. Опять те же самые семьсот метров. Но самое удивительное, что Поярков спокоен. Сидит возле окна и покуривает.

Борис Захарович подошел к нему, открыл окно и придвинул стул.

— Неужели, батенька, ты и сейчас настаиваешь на испытаниях по второму циклу?

Поярков смял в руке папиросу.

— Настаиваю. Но только там, у Набатникова. Надо создать одинаковые условия для сравнения.

— Но ведь диск и ракета — вещи абсолютно несравнимые, — не понимая упорства молодого конструктора, доказывал Дерябин. — У тебя модернизация, а у них новая специальная разработка.

— Пройдет два-три года, и она безнадежно устареет. Возьмите наших автомобильных конструкторов. Пока машина в чертежах, она современна. А промышленность пока раскачается, пока образцы сделают, испытают, утвердят, пройдет немало времени. И вот из заводских ворот выезжает допотопный драндулет новейшего выпуска. Чтобы не отстать, — конструктор должен далеко заглядывать вперед и очень смело экспериментировать. Не думайте, что я не доверяю вашим приборам, но собственный глаз вернее.

— А это уж совсем не вяжется с пышными словами о смелости эксперимента. Тут старинкой попахивает.

— Какая там старинка? — Поярков щелкнул зажигалкой и снова закурил. — Ведь у нас разные взгляды на основное назначение диска. Вы видите в нем лишь удобную колымагу, которую можно нагрузить сотнями разных метеоприборов. Но вы же знаете, что «Унион» может решать и более сложные задачи.

— Более сложные? — прервал его рассерженный Дерябин. — Да брось ты дымить как паровоз! Если хочешь знать, то самая серьезная наука — метеорология. Сложнейшая и важнейшая… Да, да, не криви рот. Важнейшая! И если мы познаем ее как следует, то будем управлять погодой.

Он замахал рукой, отгоняя от себя табачный дым, и, заметив, что, кроме Пояркова, никого поблизости нет, понизив голос, проговорил:

— И вашу, так сказать, модернизацию не одобряю. Универсальность, батенька, — палка о двух концах. Одно дело ионосферная лаборатория, а другое космический корабль.

— Но задачи общие, — возразил Поярков и, чтобы доказать свою правоту, стал повторять Борису Захаровичу давно известные для него истины: — «Унион» будет подниматься вроде как по ступенькам. Первая самая обычная. Аппарат легче воздуха. Поднимается как дирижабль. В ионосфере включаются реактивные двигатели. Вполне вероятно, что в последующих испытаниях их не будет. И как бы ни высмеивали меня противники за странную форму конструкции, абсолютно непохожую на обтекаемую ракету, я смею утверждать, что форма эта вполне закономерна: за пределами атмосферы, где нет воздушного сопротивления, обтекаемость ни при чем. Там она нужна как детской коляске. Диск летит по инерции, расход горючего ничтожный. Ну, а там включаются атомные двигатели, и диск вырывается в свободное космическое пространство.

Дерябин отвернулся к окну, показывая, что все это ему надоело, но в то же время хотелось подыскать веские возражения, чтобы не формально, а по-инженерски доказать увлекающемуся конструктору всю бесплодность его затеи. Ведь уже были опыты поднимать ракету на воздушных шарах, чтобы преодолеть самый плотный слой атмосферы без расхода топлива. Правда, у Серафима это решается более конструктивно. Уже испытывались некоторые системы атомных двигателей в верхних слоях атмосферы. Сейчас в «Унионе» поставлены самые совершенные. Они не подведут.

Почему же Борис Захарович противится и не соглашается с доводами Пояркова? Он чувствовал, будто подошел к краю обрыва. Кажется, шагнешь еще — и полетишь в пропасть. Ведь стоит лишь уверовать в дерзкую простоту идеи Пояркова, как сразу же разрушатся привычные представления о том, какие могут быть космические лаборатории.

Все становится на голову. Строишь подводную лодку, и вдруг тебе говорят, что она может летать. В первую минуту ты отмахиваешься, злиться, а потом задумываешься. Да почему же нет? И полетит, если предусмотреть то-то и то-то.