Юрий Блинов - Дверь в детство (СИ)

— И еще, пап, — Егор нашёл в себе силы, чтобы не отвести своего взгляда. — Постарайся быть ласковей с мамой. Хорошо? Она ведь у нас одна, и другой такой нет на всём белом свете.

Отец окончательно растерялся. Он так и остался стоять около газовой плиты у наполовину задвинутого в стол ящика с инструментами, совершенно не зная, как реагировать на очередную необычную просьбу своего сына. Он лишь молча кивнул, и как-то странно, со смесью доброты и грусти в глазах поглядел на Егора, а затем надолго уставился куда-то вдаль, повернув свою голову в окно кухни.

Оставив оторопевшего родителя наедине с собственными мыслями переваривать только что услышанное из уст собственного отпрыска, которого отец всегда считал нерешительным и робким, Егор твёрдым шагом направился в сторону балкона, где в эту минуту суетилась мама.

Протирая влажной тряпочкой только что изготовленную цветочную полку, мама что-то мурлыкала себе под нос и не заметила, как сын неслышно подошёл к ней. Егор покосился на будильник, стоящий на подоконнике в зале. Времени оставалось совсем чуть-чуть, поэтому ему сейчас надо было сказать лишь о самом главном.

В этот момент ему отчего-то вдруг сделалось мучительно больно на душе, потому что подходящих слов для мамы у Егора совсем не находилось. Он сглотнул и с ужасом вдруг осознал, что будь у него в запасе даже бесконечно много времени, то и тогда он бы не смог передать словами всё то, что хотел бы сейчас сказать. Потоптавшись на месте, Егор вдруг зачем-то произнёс фразу, которая в этот момент была абсолютно некстати и даже нелепа.

— Мам, — Егор сказал это тихо, но мать услышала и обернулась.

— Ты чего, Егорка, — весело заговорила она, глаза её сияли добротой.

На секунду Егор вдруг оторопел, и чуть было не отступил. Однако в этот самый момент он вдруг вспомнил, что на самом деле вовсе не является семнадцатилетним подростком, и заговорил вдруг так, как если бы ему действительно было сорок лет.

— Мама, ты только послушай и не перебивай. Ты… — тут Егор всё же на секунду запнулся, но затем окончательно взял себя в руки и закончил свою мысль. — Постарайся меньше есть пельменей и готовить всякую жирную пищу. Даже обычные беляши. Они тебе совсем не полезны.

— Ладно… хорошо, а что же тогда есть-то, — мама оставалась сама собой, и продолжала отвечать в шутливом тоне, хотя тень какой-то неясной пока тревоги мелькнула на её красивом и умиротворённом лице.

— Если ты не перейдешь на овощную и молочную пищу, твоя и без того больная поджелудочная железа, совсем откажет. Помнишь, как тебя с ней в стационар клали?

— Да ты что, Егор, — мама вмиг окончательно посерьезнела. — Чего это сегодня с тобой, сынок? В пророки, что ли подался?

Егору было все равно теперь, что о нем подумают, потому что до часа «Х» оставалось всего несколько минут, и он знал, что другой возможности сказать своим родителям то, о чём он когда-то не знал или не смог сказать, у него попросту не будет.

— Если не отнесёшься серьёзно к моим словам, то однажды настанет такой момент, когда ты вновь окажешься в больнице, откуда уже не выйдешь никогда…

— Бог ты мой… — мама всплеснула руками. — Да как же так…

С минуту она не могла проронить ни слова, затем с тревогой посмотрела на Егора и негромко произнесла:

— Хорошо, сынок, ты, наверное, прав. Я ведь и сама чувствую, что мне такая еда впрок не идёт. Это ведь я все больше из-за вас с отцом готовлю…

— За нас не переживай, мама, мы без пельменей и жареных котлет как-нибудь обойдемся. Главное, — береги себя. И помни, я тебя очень сильно люблю.

Егор сам вдруг подошел ближе к матери и прижался к ней, вмиг ощутив и вспомнив запах ее одежды, а также аромат того недорогого шампуня, которым она постоянно мыла свои пушистые волосы в прежние годы.

— Мне надо идти, — сказал Егор, и решительно отодвинулся, хотя сделать ему это было крайне тяжело.

— Да постой, куда ты собрался, — мать, казалось, была шокирована не меньше, чем до этого отец Егора. Она какое-то время по-прежнему сидела там, на балконе с влажной тряпкой в руке, не в силах встать на ноги.

«Вот теперь всё» – с вдруг нарастающей болью в душе подумал Егор и направился к выходу в коридор.

Дальше медлить было нельзя, и как бы ему ни хотелось остаться здесь подольше, делать этого было попросту нельзя. Ключница ведь могла снова неверно спрогнозировать то время, когда возле дворовой беседки должен будет появиться Вовка, к тому же аномалия всё сильнее вносила свои коррективы в ход здешнего времени, поэтому ожидать от таких обстоятельств можно было чего угодно, а, значит, прошляпить важный момент можно было запросто.

— Мне нужно идти. Меня… ребята во дворе ждут, — сказал Егор то, что было почти стопроцентной правдой.

Уже обуваясь, он краем глаза увидел, как оба родителя с растерянным видом смотрят на него, словно перед ними был вовсе не их сын, а какое-то невиданное существо из иного мира. Ах, если бы они только знали, что так всё почти и было!

— Я вас очень сильно люблю…

Чувство небывалой тоски и грусти нахлынуло на Егора. Такого щемящего чувства он не испытывал никогда прежде. Пальцы рук не слушались его, отказываясь вязать шнурки на стареньких туфлях, а ноги, словно намертво приросли к полу коридора, на котором, как и прежде, был постелен длинный домотканый коврик.

Егор пересилил внезапное желание расплакаться, еще раз попрощался, затем сделал над собой усилие и, помахав рукой своим самым близким существам на свете, нетвердым шагом вышел за дверь.

Он даже не помнил, как спустился вниз на улицу. Однако как только Егор очутился во дворе, его сознание вновь наполнилось необъяснимой тревогой. Разрываемый между двумя своими желаниями – идти спасать Вовку, или броситься назад домой, Егор мотнул головой, прогоняя всякие ненужные мысли. Затем он всё же внутренне собрался, и, утерев кулаком предательски выступившие на глазах слёзы, отправился выполнять то, что должен был сделать не только ради себя, но, прежде всего, ради жизни тех, кого он крепко и беззаветно любил.

От двери подъезда до той злополучной беседки, которая по-прежнему стояла среди густой растительности в дальнем конце двора, идти было не так уж далеко. По большому счету, весь их двор был достаточно небольшим и компактным даже в этой, не родной для Егора реальности. Всё здесь выглядело до боли знакомым и по-домашнему уютным.

Когда-то в глубоком детстве Егор искренне считал территорию своего двора невероятно большой и просторной, правда, уже к моменту окончания школы он вовсе так не думал. Четыре стареньких «хрущёвки», которые полукольцом огораживали детскую площадку, длинный погреб с горкой и пустырь возле старой котельной также давно перестали казаться ему гигантскими громадинами, каковыми представлялись Егору в пяти-, или даже десятилетнем возрасте.