Владимир Щербаков - Фантастика 1977

Только с последнего вечера сделалось теплее, а утром после грозы освещенный солнцем мир стал пробуждаться. Черепаха упятилась в воду, то, что Стван принимал за скалу, оказалось гигантским голодным животным. Со всех сторон доносились плюханье, бульканье, треск, лай.

Стван взобрался на невысокий холмик. Было похоже, что он находится примерно там же, где чуть не погиб в кембрии.

Но, конечно, через миллионы, через сотни миллионов лет. И все равно казалось, что пейзаж можно кое-как узнать. Высокое плато опустилось, разрушившись, разрез ущелья превратился в устье широкой медлительной реки. Малый зловещий кратер со скользкими стенами уже не существовал, но дальний, некогда увенчанный снежной короной, сохранился. Только стал мельче, ниже и пробудился, сделавшись действующим вулканом. Увидев клуб черного дыма, Стван сообразил, что вулкан-то и есть виновник ночного рева.

Справа и слева от конической вершины тянулась цепь голых возвышенностей, а все пространство между рекой и горами было затоплено массой зелени. Разнообразными растениями, теснившимися неправдоподобно густо, как ворсинки в шетке.

Зачарованный, Стван уставился на изумрудный океан. Такова, значит, Земля в эпоху пресмыкающихся.

Синева неба, горячий солнечный луч, тысячи оттенков зеленого, желто-оранжевые холмы на горизонте, темнота речной воды и голубая поверхность моря, пальмы, стоящие корнями в грязевой жиже… Чья-то черная башка высунулась из болота, а вот и еще — они тут просто кишат, ящеры. Но самое главное — зелень: трава, кусты, деревья. Наконец-то голые материки оделись. Да еще как! Мать-звезда из бездны космоса щедро льет энергию, и планета принимает ее, вспучиваясь жизнью так, как, может быть, никогда ни до, ни после.

Столб дыма стоял над огнедышащей горой, огромный сам по себе и вместе с тем маленький по сравнению с необъятной чашей небес. Еще одна темная полоска прочерчивала синеву, начинаясь в середине зеленого ковра, истаивая над морем… Ладно, он еще узнает, что это такое…

Мне нужно было увидеть их обоих. Но где? Я этого еще не знал. Я ходил по городу и ждал, что вот они сейчас появятся передо мной на шумной и огромной площади или на Аллее Космонавтов. Но они не появлялись. И тогда я садился на свободную скамью в тени деревьев, доставал сигарету, курил и снова ждал.

Иногда мне вроде бы удавалось на мгновение увидеть их.

Площадь замолкала, торжественно, чутко, радостно, как при долгожданной встрече, чуть грустно, как при расставании.

Они стояли на возвышении, видные всем издалека. Два космолетчика, парень и девушка. В сверкающих, легких и изящных доспехах-скафандрах. Они были молоды, сильны и счастливы.

Они уходили в Далекий Космос на двух красавцах кораблях.

Он должен был вести «Мысль», она — «Нежность». И вот они стояли передо мной и перед тысячами людей, намного возвышаясь над всеми, положив руки на плечи друг другу и широкими взмахами приветствуя всех, кто собрался вокруг. Они были героями. Это чувствовали и они сами, и все другие. Это чувствовал и я и страшно завидовал им. Они еще не взошли на борт своих кораблей, но слава уже несла их на своих стремительных крыльях.

Забрала их шлемов были подняты, и даже отсюда, где сидел я, можно было различить их счастливые улыбки. Такими они, по моему мнению, запомнились всем. Наверное, это была вершина их счастья. Всеобщая любовь и всеобщее уважение.

Видение исчезло. И люди снова шли по своим делам, и шумела площадь, и нещадно палило июльское солнце, а я вынужден был признаваться себе, что что-то еще не додумал, не дочувствовал, и начинал искать ошибку, но не находил. Так неслись дни, а у меня все еще ничего не получалось, и ничьи советы мне не помогали, потому что я, наверное, закуклился в своих мыслях, и все внешнее, могущее дать толчок, отскакивало от меня, как от стенки горох.

— Ты хоть изучил их биографии? — спрашивал меня Островой, июльский руководитель нашей мастерской. Это руководство выжимало из него все соки, он высох — то ли от забот, то ли от Жары.

— Изучаю, — отвечал я. — Хотя их биографии знают все.

— Да. Каждая минута их жизни была расписана заранее. И все же…

— Я буду узнавать еще.

— Узнавай. Но лучше почувствуй хоть одно их мгновение.

— Я уже пытался. Сегодня, например.

— Ну и что?

— Они стояли на площади и приветственно махали всем руками.

— Приветственно, — пробормотал Островой. — Ты так решил? А что за чувства переполняли их?

— Счастье, — ответил я, — восторг, радость.

Островой грустно покачал своей лысой головой на тонкой шее. И ничего не сказал мне больше. Наверное, говорить со мной было бесполезно. Я не обиделся. Менее всего, как мне искренне казалось, были нужны мне всякие советы, наставления и подталкивания.

Я снова шел бродить по паркам, площадям и скверам и все думал, почему мне удалось удержать ту картину на площади лишь мгновение? Ведь все было красиво, празднично, радостно.

Нет, ошибка еще путалась где-то во мне. И просто волевым усилием мне не поднять ее из подсознания.

Вот проспект, по которому они ехали на космодром, когда вокруг стояли стотысячные толпы, и миллионы роз падали на асфальт перед ними, и все вокруг кричали что-то приветственное, ласковое, радостное, героическое. Все были празднично разнаряжены, и настроение у всех было радостное.

Остановившись на углу, я попробовал все это представить себе. И мне удалось. Удалось! Правда, всего на одно мгновение, как и тогда, на площади.

Ну какой я к черту мыследел? Ведь у меня же ничего-ничего не получается!

На ближайшей стоянке я остановил такси и поехал на космодром. В нагрудном кармане у меня был каплевидный ультразвуковой пропуск, и поэтому передо мной открывались все двери. Я мог проникать в святая святых этого огромного космодрома. Но сначала я просто побродил по залу ожидания с его парками и милыми уютными барами, с его солнечным прямолинейным пространством и его уже чуть не земным временем. Люди встречали и провожали родных и знакомых. Стройные табунчики детей под водительством строгих взрослых смешно шествовали к посадочным площадкам, уже с очевидностью предвкушая приключения в кратерах Луны. Командированные и художники, туристы и неопытные отпускники — все они двигались вокруг меня, точно зная, что им предстоит делать. Одежды модниц причудливо менялись на ходу, обдавая встречных сиянием переливающихся цветов радуги.

Это, конечно, был космодром экстракласса.

Я вышел на смотровую площадь, с которой люди уже казались смешными черточками. И здесь кое-где сидели провожающие. И тот, кто хотел, видел перед собой лицо или всю фигуру отъезжающего человека и мог с ним говорить, пока люки корабля не закрывались наглухо. А сами корабли стройными стрелами пронзали золотисто-голубой воздух космодрома и чуть покачивались в струях разогретого воздуха. И время от времени какая-нибудь из этих стрел срывалась с места и стремительно, с легким свистом, исчезала в зените, словно растворялась в солнечных лучах. И тогда кто-нибудь из провожавших медленно вставал и шел к выходу.