Владимир Щербаков - Фантастика 1977

Когда изобрели огнестрельное оружие, доспехи перестали быть верной защитой, полевой бой стал иным, но малые крепости не потеряли своего значения, наоборот, их роль стала серьезнее: защитники крепости имели огромное преимущество перед наступающим врагом. Недаром Иван Грозный заложил на псковских холмах еще добрый десяток таких укреплений, и в летописи эти малые крепости упоминаются не раз и не два.

Чаще других упоминалась крепость Володимирец. Она знала поражения, была сожжена, снова отстроена. Взяв карандаш, я стал рисовать крутой холм и крепость из бревен — с узкими бойницами, с воротами и сторожевыми башнями.

— А это что? — раздался за спиной голос Сани. Помолчав, Саня негромко попросил: — Расскажите еще про Володимирец. — Саня не сводил глаз с моего рисунка.

Наш род пошел из Володимирца. Там жили прадед, дед, отец, родился я сам. От отца и деда я слышал множество рассказов и преданий. Крепость несколько раз горела, была разбита. Однажды ливонцы сожгли ее дотла и перебили всех защитников. Люди говорили, что на Городке зарыта сорокапудовая бочка с золотом. От крепости до речки Лиственки шел подземный ход, но потом он обвалился.

Люди находили на месте крепости чугунные и каменные ядра, на дворе церкви стояла древняя медная пушка, из которой стреляли в пасху, когда выходил крестный ход.

Мой отец мальчонкой нашел медный крест с вмятиной от стрелы или копья, откопал на огороде темную от времени берцовую кость. Поставленная на попа кость была ему по грудь.

Я верю отцу и не верю тем, кто утверждает, что в древности люди были невысокого роста. В нашей местности люди и сейчас высокорослы и, видимо, были такими пятьсот лет назад.

Из истории я знал, что Володимирец выдержал много осад, защитники его проявили редкую отвагу, здесь был пленен Ламошка — один из ливонских воевод…

— Аида во Владимирец [1] Современное название. , — предложил вдруг Саня.

Идти к Владимирцу можно было по-разному: проселками, берегом Лиственки и прямо по мшарам и лесу. Мы пошли лесом. Бор был таким, как и в древние века, — сумрачным, диковатым. На старой осине темнело дупло, из дупла вылетела желна. Гудели дикие пчелы, промелькнул рябчик. На мшарах белели лосиные погрызы, там, где спали лоси, был примят мох.

Я подумал, что и отец, и дед, и прадед видели этот же лес таким же, каким его увидел я. И давным-давно в чаще было вот так же темно, тревожно.

Шли молча, Саня уже ни о чем не расспрашивал меня, цепко смотрел по сторонам. Я бывал во Владимирце, поднимался на Городок, но рядом с Саней мне показалось, что я иду туда впервые, и не удивился бы, увидев настоящую крепость.

Саня шел бесшумно, как умеют ходить только охотники и деревенские мальчишки. Изредка мой спутник оглядывался, словно спрашивал меня о чем-то…

Открылись заросли ольхи, увитые хмелем, я понял, что рядом вода.

Это была Лиственка — река, на которой люди нашего рода веками ловили рыбу, брали воду, поили коней. Вода в Лиственке была быстрая и морозная. Темнели коряги, огромные валуны и выворотни…

На береговом камне был выбит непонятный знак, на белой известняковой куче кто-то высек следы подков. Я вспомнил предание, рассказанное отцом: за русским воином гнались враги, уже настигали, но верный конь слетел по отвесной скале и не разбился, а погоня не смогла остановиться, обрушилась на валуны.

Подняться на Городок оказалось непросто, мы шли наклоняясь, выбились из сил, но не передохнули, пока не достигли вершины.

От крепости остались только заросшие травой земляные валы и темные, почти черные камни.

Я взобрался на вал, и вдруг стало видно далеко-далеко: увидел бесчисленные холмы, лес на холмах, провалы озер, зеленую пойму Лиственки, деревни, поля, белеющие в дымке города. Дозорные видели врага, видимо, за много-много верст, и защитники крепости дружно готовились к его приходу…

Рядом со мной темнел заросший травою окоп. Когда партизаны разбили все фашистские гарнизоны в округе, фашисты превратили Городок в крепость, поставили на его скатах землянки, вырыли окопы и траншеи, густо заминировали лес. Работая лопатами, немцы находили каменные ядра, но думали, что это просто обкатанные водою камни. Городок не выручил фашистов, наша армия выбила их и оттуда.

Я отвернулся от окопа, думать о фашистах не было охоты, я снова ушел в давнее-давнее прошлое. Я только что совершил дальнее, путешествие, но то было путешествие в пространстве, теперь же я стал путешественником во времени. Желание это не было праздным, до боли захотелось вдруг сберечь бесценное, все то, что еще можно сберечь. Я решил продолжать свои поиски и записи.

В том, что я надумал, не было ничего нового. Вспоминая, возвращается в прошлое каждый из нас. Правда, мне захотелось вспомнить и то, чего я не знал. Рядом с памятью человека живет огромная память народа — в преданиях, песнях, названиях деревень. Точна и подробна память самой земли. Бесконечно повторяются лица, характеры. В глухих местах, где жизнь проста и медлительна, прошлое живет наяву. Однажды я сравнил язык пожилых женщин с языком летописи и был потрясен сходством.

Прошлое можно понять, угадать. Поэты и дети, читающие древние сказания, видят ушедшее так же ярко, как настоящее.

Вдруг ни с того ни с сего я вспомнил деда Ивана. Когда он, готовясь к охоте, заряжал патроны, то, стоило упасть на пол картечине, дед становился на колени, ползал по полу, пока ее не находил. Потерянная и найденная потом дробина считалась самой убойной.

— Рассыпать дробь — рассыпать кровь, — говорил дед Иван.

Когда же дед лил пули, то обязательно врал, чтобы пули, по его словам, получились тяжелые, обманные…

Было совсем темно, когда я перебрался через Лиственку, вошел в лес. Чтобы не заплутать, пошел берегом. В древности реки были самыми надежными дорогами.

— Смотрите, что это? — в руках у Сани была какая-то позеленевшая от времени медная вещь, по виду — обломок гильзы от крупнокалиберного пулемета.

Я взял находку и увидел, что это не обломок гильзы, а обломок древней пулелейки.

— В школьный музей отнесу, — радостно сказал Саня. — У нас музей в школе. Маленький, правда.

Я не удивился: музей в наши дни можно найти в каждой школе. И не удивительно: те, кому надо думать о будущем, охотно думают и о прошлом.

— Люблю находить, — признался вдруг Саня. — Нашел в огороде гильзу, радуюсь, а мать смеется: «Я подумала — клад попался, золото…» Я сам был мальчишкой, сам любил находить, охотно поддакнул юному спутнику.

— Разные бывают взрослые, — негромко молвил Саня. — Начнешь говорить, а они тебе: «Да что ты понимаешь-то?» Я снова согласился с Саней. Мальчишкой я видел войну и запомнил все, что видел, так крепко, что крепче и быть не может, но стоит начать рассказ в кругу старших, как многие засомневаются: «Неужель помнишь? Да что ты тогда мог?» Дети всегда любопытны, чувства их порой ярче чувств взрослого человека, а память чиста, как будто лесной снег, не хватает им только опыта и силы. Потому они и подражают взрослым, потому они стараются побольше узнать.