В. Бирюк - Пристрелочник

Этот момент в приличном средневековом обществе принято отмечать восторженными возгласами и аплодисментами.

Вот тут можно чуть-чуть нескромно пошутить на ушко милой соседке в мантилье… Аллегорически сравнивая наблюдаемый кол и некоторые другие… длинномерные устройства, дарованные нам самой природой.

Пошутить, я сказал! В заалевшее ушко. А не — обрыгать! С ног до головы.

Мне до нашего государя, просветителя и реформатора, с его «персидским колосажанием» — далеко. Поэтому — по-дракульски. С небольшим дополнением: конструкция собрана на плоту, связанном из нескольких брёвен. Кроме центральной фигуры, полу-сидящей на цыпочках, между бревнами, ближе к краям, вбито ещё 6 кольев.

— Княже, вот ещё 6 мятежников, отличившихся в злодеяниях. Прошу дозволить отрубить им головы. Двое из них, как видишь — агаряне. Помогали язычникам в их идолопоклонничестве. Помятуя о доброте и ласке, явленной мне эмиром Великого Булгара Ибрагимом, почитаю своим долгом помочь «самому северному из знамён пророка» в его тяжкой борьбе за чистоту его веры.

— Ну ты…! Ну вооще…! Никогда такого не бывало, чтобы на Святой Руси православные — магометан за измену ихнему магометанству…! А и правда — что ж не помочь правителю правоверных, казнив отступников от закона Мухаммеда?

— Вторая пара — эрзя. Находники. Они тайком проникли в земли твои, разбойно убивали и грабили людей твоих.

— Разбойникам, душегубам, с оружием взятым — смерть.

— Третья же пара — из твоих собственных. Изменники, восставшие противу закону, веры и государя. Тебя.

— Э, постой, постой! Княже, воевода лихо разогнался головы рубить. А ты глянь — лбы-то здоровые, за каждого по 6–8 гривен взять можно. А то и по десятку. Это ж сколько ж серебра за просто так под топор пустить!

«Старшая гридь» возражает. Следуя выбранному критерию оптимальности: эффективному наполнению княжеской казны. И своих кишень, соответственно.

Ребята бородатые! Смените, нахрен, критерий!

— Жадные у тебя, княже, слуги. Жадные да глупые. Эти злодеи всегда, все свои жизни, будут нам врагами. Мои враги — дохнут. Ежели тебя скупость забирает — засчитай мертвяков в мою долю. Мне они в живых не нужны. Ноготок, давай дурней на плаху.

Ноготок невозмутимо отработал своей секирой 6 декапитаций. Спокойно, аккуратно стряхнув капли вытекающей крови, насадил отрубленные головы на колья по краям плота и, по моему кивку, столкнул «посылку» с мелководья.

Плотик, связанный из корявого древесного мусора, снесённого в половодье Окой на остров, с торчащими, вбитыми в щели и зарубины между брёвнышек, палками и кровавыми украшениями на них, понесло по реке. Растянутые между кольями мои фирменные ожерелья из отрезанных у мёртвых врагов ушей — напоминали ёлочные гирлянды. Только не горят, не мигают. И музычка… чистый релакс — лёгкий плеск речной воды.

Народ молчал. Пленные — от той непрерывной волны ужаса, которая накрыла их с самого утра, с момента, когда мои лодочки двинулись во фланг их каравана из густой тени высокого берега. Мои… мои знают, что я — «нелюдь». Что оценивать мои действия их, нормальной, общечеловеческой средневековой меркой — нельзя, бесполезно.

Но казни пробрали, кажется, и муромских гридней. Не количеством крови — они куда больше видели и делали. Но — рутинностью, привычностью, отработанностью действий Ноготка.

Обычно казни сопровождаются мощными эмоциями, красочными ритуалами, громкими заявлениями. А здесь…

«Эти — не нужны». И «этих» — не стало. Молча. «Немой Убивец». Будто избу подмели. Мужики мух — с большим азартом бьют.

И, конечно, «дракуловщина». Какой-то древний, заморский способ. Слышали, но не видели. А этот… владеет. «Зверь Лютый», Воевода Всеволжский.

Какой-то оттенок… не то, чтобы их униженности, но — моего превосходства, распространился среди муромских. Живчик стал говорить как-то… более прохладно. Поспешил собрать людей и нынче же — ещё пол-дня впереди, отправиться восвояси.

Напоследок я, таки, успел сунуть ему списочек необходимого поселению. У меня же что не тронь — или мало, или вовсе нету! Я работал? — Заплати.

Он как-то равнодушно ответил:

— Погляжу-подумаю. Своих забот — полон рот.

Не-не-не! Так отпускать нельзя! Спонсор загружен собственными заморочками. Либо не даст ничего, либо даст «по остаточному принципу». Надо соседа как-то… взбодрить. Как-то… уелбантурить запоминающеся. Чтобы он и в опочивальне своей среди ночи в холодном поту вскакивал и судорожно соображал: «А всё ли я сделал хорошего для Ваньки-психа?».

С учётом нашей слабости и зависимости самого существования Всеволжска от Мурома — уелбантурить позитивно. Без обид и вражды. С неотвратимым уважением. Меня.

Глядя на загружаемый в княжеские и взятые у меня ладьи полон, поинтересовался:

— Княже, а ты остальных мятежников уже побил?

— Да. Почти всех. Остальные зимой сами сдохнут.

— А полон взятый — уже продал?

— Да. У нас караван осенний стоит. Разные купцы восточные, кто по Оке ходил — домой к себе собираются. Набирают напоследок невольников.

Это понятно: рабов нужно кормить. Поэтому значительную часть «живого товара» покупают в последний момент перед выходом в далёкое плавание. Опять же: в чужом краю вероятность побега раба значительно ниже, чем на его родине.

— Совет дам. Заранее во избежание. В Муроме — продай полон сразу. Хоть — кому, хоть — почём. А на другой день скажешь купцам, будто только вспомнил: Воевода Всеволожский лодей с невольниками не пропустит.

— Это почему это?! Тебе велено держать Стрелку, чтобы никакого ущерба торгу не было, чтобы купцы ходили свободно, безбоязненно, безданно-беспошлинно.

— В твоей сентенции, княже, произведены две маленькие замены. Слова «свободно» в «Уставе об основании…» — нет. Я его в Янине сам старательно вычеркнул. А слово «добрые» в выражении «купцы добрые» — ты потерял. Так вот: рабов, холопов, роб, робичей… на Стрелке нет. Всяк человек здесь — вольный. Поэтому все невольники, вступив на эту землю — вольными станут. А они — ступят. Мимо купцам не пройти. Потому что мне надлежит проверить: купцы они добрые или шиши речные.

Живчик покрутил головой, пытаясь уложить в мозги принципиально новую для «Святой Руси» концепцию — «территория свободы».

Напомню: все, начиная с самых первых ещё с Византией, русские международные договора предусматривают выдачу беглых рабов. «Русская Правда» требует этого во всех русских землях — безусловно. «Привилегия убежища», распространённая на Западе, предусматривающая предоставление юридическому лицу, обычно — церкви или монастырю, права не выдавать беглых рабов или преступников — на Руси отсутствует. Классика получения личной свободы в Европе: если в течение года и одного дня беглец не будет возвращён своему господину — он становился свободным, знаменитый немецкий принцип: «воздух города делает свободным» — не у нас.