Кордвейнер Смит - Нэнси

— Не так все плохо и не так все просто, лейтенант Грин, — вмешался в разговор генерал. — Похоже, сегодня лейтенант Вондерлейен не в духе. А ведь мы с ним должны вам кое-что рассказать, но как поступить, решать придется вам самому, — и генерал посмотрел на молодого лейтенанта пронизывающим взглядом. — Вам известно, что мы сделали с вашим мозгом?

— Нет, сэр.

— Вы слышали о вирусе «сокта»?

— О чем, сэр?

— О вирусе «сокта». «Сокта» — слово из существовавшего в древности языка, корейского; на языке этом говорили в стране западнее того места, где была Япония. Слово это означает «может быть», и именно «может быть» мы вложили вам в мозг. Это совсем крохотный кристаллик, его увидишь только под микроскопом. На корабле есть устройство, которое, если пустить его в ход, путем резонанса детонирует вирус. Если вы вирус детонируете, вы станете таким, как лейтенант Вондерлейен. Если не детонируете, то станете таким, как я, — исходя, разумеется, из того, что в обоих случаях вы останетесь в живых. Конечно, может случиться, что вы не вернетесь, и тогда то, о чем мы говорим, представляет лишь теоретический интерес.

Собравшись с духом, лейтенант Грин спросил:

— Как детонация вируса на мне скажется? Почему вы считаете, что вирус этот для меня так важен?

— Подробнее рассказать вам об этом мы не можем. Причины разные, одна из них в том, что подробности здесь даже не заслуживают того, чтобы о них говорили.

— То есть… вы вправду не можете сказать, сэр?

Грустно и устало генерал покачал головой.

— Не могу. Я это упустил, он это имел, и, однако, говорить об этом почему-то невозможно. Когда, через много лет, двоюродный брат это мне рассказывал, я спросил его: — Но что же получается, Гордон? Они утверждали, что говорить об этом невозможно, а ты запросто мне рассказываешь.

— Спьяна, человече, спьяна, — ответил мне двоюродный брат. — Думаешь, легко мне было подвигнуть себя на этот разговор? Больше не расскажу никогда и никому. А потом, ты мой двоюродный брат, ты не в счет. И самой Нэнси я обещал, что никому не буду о ней рассказывать.

— Кто такая эта Нэнси? — спросил я его.

— В ней все дело, — ответил он. — Она здесь главное. Как раз это и пытались вбить мне в башку самодовольные старики в том кабинете, такие жалкие и глупые. И ничего они не понимали. Ни тот, кому довелось узнать Нэнси, ни тот, которому не довелось.

— Эта Нэнси, она существует на самом деле?

И тогда он рассказал мне историю до конца.

Они говорили с ним о нем жестко. Говорили откровенно, напрямик. Выбор был сформулирован предельно ясно. Валленстайн не скрывал: он хочет, чтобы Грин вернулся живым.

Это была линия, которой неукоснительно следовало руководство Космической Службы: пусть лучше космонавт вернется несправившимся, но живым, чем героем, но мертвым. Не так уж много было космонавтов, способных пролагать пути в дальнем космосе. К тому же, если бы люди считали, что полет в дальний космос равнозначен самоубийству, это неизбежно деморализовало бы личный состав Службы.

Занимались только его психологией, и в конце концов Грин совсем растерялся.

Снова и снова генерал весело, немолодой лейтенант грустно вдалбливали ему, что все это очень серьезно.

Сам же лейтенант Грин не мог понять, почему ему симпатичен генерал и абсолютно безразличен немолодой лейтенант. Ведь, казалось бы, сочувствовать он должен был бы как раз второму.

Только через полтора миллиарда миль, через четыре месяца по земному времени, через четыре жизни, если мерить тем, что он за это время пережил, Грин понял, о чем тогда ему говорили. Они говорили о давно известной психологам истине: одиночество человеку противопоказано. При конструировании кораблей для дальних полетов это учитывалось.

На каждом летели двое. На каждом был большой запас магнитозаписей и по нескольку животных, хотя никакой необходимости в животных на корабле не было; в его случае это оказалась пара хомяков. Чтобы не возникло проблемы с кормлением детенышей, хомяков, разумеется, стерилизовали, но тем не менее их маленькое семейство демонстрировало в миниатюре счастье жизни, как его понимают на Земле.

Теперь Земля была очень далеко.

И тут умер напарник лейтенанта Грина.

И тогда опасности, до этого маячившие смутно где-то на заднем плане, приблизились и встали перед Грином во весь свой исполинский рост.

Тут-то и понял он, что именно пытались ему втолковать генерал и немолодой лейтенант.

Все его помыслы сосредоточились теперь вокруг хомяков.

Он прижимался лицом к их клетке и разговаривал с ними.

Был уверен, что понимает их настроения. Пытался жить их интересами, словно это были люди.

Словно сам по-прежнему был среди людей, был их живой частицей, а не находился здесь, в пустоте, где за тонкой стенкой из металла выло безмолвие.

Он перестал ощущать время. Знал, что теряет рассудок, и знал также, что полученная им подготовка, если он потеряет рассудок не целиком, поможет ему выжить. Он теперь понял даже, что оборотной стороной обнаруженной у него эмоциональной неустойчивости, побуждавшей его сомневаться в своей пригодности для Космической Службы, является, по-видимому, способность верить и надеяться, которая считалась абсолютно необходимой для космонавтов и терять которую он начал только теперь.

Снова и снова возвращался он мысленно к короткому разговору о Нэнси и вирусе «сокта».

Что же такое они ему сказали?..

Сказали, что он может позвать какую-то Нэнси. По совести говоря, Нэнси вовсе не любимое его женское имя. Но это неважно, вирус всегда срабатывает. Нужно только стать в определенном месте салона таким образом, чтобы голова была на определенном расстоянии от пола и от стены, нажать на стене только раз кнопку резонатора — и он не выполнит задания, зато обретет счастье и вернется домой живым.

Такое не укладывалось в голове. Что за странный выбор?

Прошло, как ему показалось, три тысячи лет, прежде чем он, готовясь к этому, продиктовал в бортовой журнал свой последний рапорт Космической Службе. Он не знал, что произойдет. Неоспоримо было, что немолодой лейтенант Вондерлейен или как там его зовут жив до сих пор. Но жив и генерал. Генерал справился. Лейтенант — нет.

А теперь этот выбор предстояло, в полутора миллиардах миль от Земли, сделать ему, Гордону Грину. И он его сделал.

Он решил стать несправившимся.

Но нарушение дисциплины, которое он теперь намерен был совершить, его совсем не радовало, и он чувствовал себя обязанным продиктовать в бортовой журнал, чтобы оправдаться перед людьми, короткое к ним обращение: «… вот почему, джентльмены, я принял решение нажать кнопку резонатора. Мне неизвестно, что означает содержавшееся в той беседе упоминание о Нэнси. Я понятия не имею, как подействует вирус „сокта“, — знаю только, что благодаря ему не смогу выполнить данное мне задание. Это вызывает во мне стыд. Я сожалею о свойственной человеку слабости, побуждающей меня так поступить. Вы, джентльмены, и сами допускали возможность того, что я вынужден буду ей поддаться. В этом смысле за то, что я не выполнил задания, отвечаю не я, а Космическая Служба, давшая мне право его не выполнить. Джентльмены, простите мне горечь и обиду, окрашивающие в эти мгновения мое прощание с вами, но тем не менее я с вами прощаюсь».