Сергей Волков - Великое Лихо - 2

Говоря с отцом, Луня словно бы говорил сам с собой. Будь отец в себе, в уме и в здоровии, вряд ли стал бы Луня с ним откровенничать, среди мужей не принято такое, это только девки с матерями всеми своими немудреными тайнами делятся - кто на кого поглядел, да как. У мужчин разговор другой, да только и отец уж боле не охотник и не вой, да и Луня, он ведь как никак - волхв, хоть и молодой совсем. Словом, всегда все рассказывал о себе сын отцу, каждый раз, когда приходил сюда, в Большую пещеру под Лысой горой.

- Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы - Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие... Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду!

Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел...

* * *

Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню - сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало.

- Как Мочаг? - спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу, кивнул наконец:

- Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном - все также...

Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису - давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное - само то, что надо.

Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал:

- Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш!

Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула:

- Знаешь, Шык, чем баб улестить - стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она ещё и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости...

- Так, а отчего не сказать. - усмехнулся Шык: - Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет!

Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой:

- Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож.

К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались.

Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна...

Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их - привели...

Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню:

...И закрылися очи ясные,

Очи ясные, зоркоглядные.

Перестало тут биться сердушко,

Опустилися белы рученьки.

Пал на земь сыру славен Стра, яр вой,

Муж среди мужей, Пера-бога сын.

И душа его белой зирочкой

Понеслась отсель в небо дальнее,

Понеслася она в небо дальнее,

Запредельное, заповедное.

Там встречал её Алконост-Вещун,

Алконост-Вещун, Зирок проводник.

Брал он зирочку Стра Перовича,

Брал за крылушко белоперое.

"Ты скажи-скажи, зирка-зирочка,

Что за жизнь была у тебя внизу?

Коль забыла ты чтить богов людских,

Коль губила ты жизни людские,

Полетишь тогда ты в далекий путь,

Вкруг земли большой, в пекло Ныево!

Ну, а коль жила по укладу ты,

Улетишь тогда в светел Ирий-сад,

Там среди других предков родовых

Будешь жить всегда светло-благосно!"

Отвечала тут зирка-зирочка:

"Я богов людских чтила истово.

Не губила я жизни людовы,

А губила лишь погань лютую,

Защищая род, землю-матушку,

Защищая жен, малых детушек!"

Как взъяриться тут Алконост-Вещун:

"Почто хочешь ты обмануть меня?!

Когда молод бы Стра свет-Перович,

Утопил же он деву в омуте!

Вся вина её лишь в одном была

В ней любовь зажгла Лада-Ладонька!"

Отвечала тут зирка-зирочка:

"Стра свет-Перович не виновен в том!

Замышлял та девка бесстыжая

Извести жену Стра свет-Перовича,

Извести его малых детушек,

И самой возлечь возле мужа Стра!

Вот за то её темной ноченькой

И пустил он в омут на реченьке,

А теперь же ты, Алконост-Вещун,

Навсегда сгубить хочешь зирочку!"

Не задумался Алконост-Вещун,

Ни на миг един не замыслился.

Он повел крылом и сказал тогда:

"То, что дева та неразумная

Сотворить хотела ужасное,

То её вина, ей за то платить,

И она расплатилась уж - смертушкой.

А вот зирочка славна мужа Стра

За СВОЮ вину в пекло Ныево

Станет путь держать, вкруг земли лететь,

Чтобы сгинуть там в веки вечныя!"

Так сказал-пропел Алконост-Вещун,

Затворил небеса недолетные,

И помчалася зирка мужа Стра

Прямо в жар-огонь пекла Ныева...

Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал её раньше, но тут невольно ещё раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей - и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот...

Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.

- Не передумал ли, Шык? - спросила она, обращаясь к волхву: - Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело...

- Не передумал, бабушка. - твердо сказал Шык: - Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает.

Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами.