Сергей Волков - Великое Лихо - 2

- Вон, у волхва и спроси, а я сам не вразумлюсь никак. Одно только хочу сказать - торопиться надо, я уже и без чар всяких беров слышу, скоро поздно будет...

Шык, встревожившись, прислушался, подскочил, как молодой, и откуда силы взялись?

- Бегом, за мной, но тихо! - приказал вполголоса, и путники, похватав мешки и оружие, прянули меж темно-серых стволов, словно семейство оленей, вспугнутое неострожным охотником.

Шык первым выскочил на берег озера. Темень стояла - глаз коли, обычные камыши и тростник не светились, как растения Черного леса, и лишь звезды тускло отражались в непроглядной воде озера. Волхв, выхватив из-за онуча нож, срезал пучок тростинок, быстро отхватил листья и бросил подальше в воду.

Говор беров и треск веток приближались, вскоре воины Чернобога должны были появиться на том берегу. Шык, обрезав лишнюю длину, вручил каждому из путников по тростинке, быстро прошептал, в основном для Зугура - Луня уже все понял, былин-то и он в детстве слыхал не мало:

- Нос шепкой надколотой зажми. Один конец тростины в рот возьми, сам под воду опустись, ну, а другой наружу выставь. Да, меч в дно воткни, крепко, надежно, за него держаться будешь, чтоб не всплыть ненароком. Сиди под водой и дыши, а сам сердце слушай, чтобы не заходилось. Три раза сердце стуканет - вдохни немного. Три раза стуканет - выдохни. Понял, бестолочь вагаская? Ну все, топиться пошли, но т-и-ихонько чтоб, без плеска, без хлюпа. И под водой тишком всем сидеть, не баламутить, и тростины ровно держать, а то вдруг углядят вороги, что весь тростник прямой, а одну былину согнуло - тут нам и конец... Я сам знак подам, когда вылезать, а до того никшнуть, сидеть и не вертухаться!

- Лунька, ты днем купался, вода хоть теплая? - на ухо спросил Зугур Луню, но через миг, вступив вслед за промолчавшим побратимом в озеро, сам себе и ответил:

- Могла б и теплее быть...

И только скрылись под водой головы путников с зажатыми в зубах тростинками, как меж черных елей на другом берегу среди непроглядного мрака ночи заколыхались ещё более черные, ещё более непроглядные пятна - беры.

Глава восьмая.

Меч Ар-Вала.

Луня, сидя на мехе с карасями - чтоб не всплыли, обоими руками держался за воткнутый в дно между ногами Красный меч, задрав голову, дышал через тростинку, как Шык учил, и думал, благо, делать больше нечего было, а бояться и трястись надоело уже:

"Руна рядом, вот она, подле сидит, локтем её коснуться можно, остальные тоже тут, не нашли беры нас пока, и если все путем пойдет, и вовсе не найдут. Рассвет скоро. Может, ушли беры? Но Шык знак не подает, значит, сидеть надо. Оно и не тяжко, но одно плохо - холодно больно, но уж ладно, потерплю, на Ледяном хребте не замерз, и тут не околею."

Дальше думы Лунины понеслись, и превидился ему большой рубленный дом на зеленом косогоре у дубового бора, на берегу широкой, полноводной реки. К дому пристроен сарай для скотины, сеновал высокий, погреб рядом да огородка, внутри которой грядки с луком, капустой, свеклой, морковью.

Вот и сам Луня по приречной дороге идет, коня, в телегу с сеном запряженного, под узцы взяв, а навстреч ему выбегает из дому Руна, а за ней ребятишек двое - мальчонка и девочка. Подает жена мужу жбанчик с квасом напиться посля трудов дневных. Детишки к отцу тянутся, и Луня одаривает их "лисичкиным гостинцем", туеском с ягодами земляничными да парой репок печеных.

Вечереет. Солнце за реку опускается, спадает жара дневная. Скотина в сарайке накормлена, подоена, семья в избе вечерять садиться. Поклонившись идолам Мокоши да Рода, режет Луня каравай житный, Руна большой деревянным черпаком кашу парящую по мисам раскладывает. Детишки ложки берут, неумело еще, но важно, зажав в кулачонках орудия харчевые, кашу набирают, к ротикам тянут. Улыбаются родители, на чад своих глядя, и нет на земле большего счастия, чем это...

Луня словно очнулся, едва тростину изо рта не упустив. Размечтался, дурень! Тут, того гляди, жизнь за так отдашь, а все счастье блазнится, все к покою тянет, к жизни простой да безбедной. Хотя, может всегда у человека так? Когда в походе он, когда кажный миг умереть может, покоя ему хочется, уклада жизненного ровного да гладкого. А как наступит покой тот, сердце маятся начнет, тянуть куда-то, звать, толкать на шубутенья разные, манить в дали далекие...

Луня почувствовал вдруг, как Руна рукой его руку ухватила, испугано и настойчиво к ноге своей потянула. Луня пошарил пальцами по обмотке жениного онуча, усмехнулся про себя - пьявица под онуч лезла, к коже нежной подбиралась. Оно и понятно - в озерце ж сидим, не в речке, тут кровососов этих полно должно быть. Кабы ещё конский влос не объявился, что под кожу залезает, впивается, его потом изгонять из тела трудно, недужит человек, болеет.

Раздавив пьявку, Луня ободряюще погладид Рунину ладонь, и боле не выпускал её из руки. Светало. Сквозь озерную воду, глаза изредка приоткрывая, видел Луня зеркальную водную гладь, снизу видел, как рыбы и живность водяная видит. Ряска, что сомкнулась над сидящими в озере путниками, снизу корешочки малые белесые имела, и тьма тьмущая этих корешков невеликих вниз, в воду торчала, как будто волоски шкуры зверя чудного.

Все светлее и светлее становилось, Луня уже и Руну краем глаза видить мог, а вон, впереди словно коряга темнеет - это Зугур, а с ним рядом Шык сидит, и бородища его в воде колышется, ровно водорослевые травы.

Луня мыслями своими дальше, за поверхность водную потянулся, к лесу Черному, пытаясь учуять - тут беры или нет. Вроде бы и видел он взором потаенным елки на озерном берегу, вроде и заглянул под сень их, но там мрак стоял, и трудно что-либо разглядеть было, как будто из окна освещенного лучинами дома в ночь глядишь.

Забулькало, зашумело вдруг поодаль, заколыхалась водица. Луня, приоткрыв один глаз, увидал на месте сидящего Шыка взметнувшуюся со дна ильную тучу, понял - конец их сидению подводному пришел, минула опасность, ушли беры.

* * *

Один за другим вставали из воды путники, вынимали изо ртов тростинки. Шык, бороду отжимая, ровно тряпку, весело улыбался. Зугур, напротив, бледный был и злой. Вагас замерз, а кроме того, так долго на одном месте сидеть его натуре кипучей трудно было. Расплескивая воду, Зугур побрел к берегу, бросил на траву размокшие мешки, скинул одежу, выжал её и развесил на камышах под лучами утреннего солнца, в одной холстинке, что срам прикрывала, оставшись.

Следом за ним и остальные сушиться начали. Шык, мешки с разбухшими меховыми одежами, в которых путники под небесами ехали, оглядев, сказал:

- Однако, это бросить придется. Толку от шубеек никакого - лето на дворе, а сушить их пару дней надо, да колом они ещё встанут посля того, маслом умащивать придется, а масла нет. Лунька, отыщи-ка пару камней поболе, в мешки сунь, да в озере утопи.