Павел Амнуэль - Капли звездного света (сборник)

– Волшебники всегда все видят, – сказала Людочка.

Какой из меня волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что так и надо. У каждой профессии, естественно, свои странности, к ним необходимо привыкнуть, вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь – у телескопа или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле короны, и из ночи в ночь я замечал, как лучики ее то укорачивались, будто впитываемые звездой, то удлинялись щупальцами кальмара, изгибались, набухали; даже розовая планета иногда погружалась в них, и тогда на ее серпе вспыхивали оранжевые искры.

На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы, и раны эти теперь медленно зарастали свежим планетным «мясом», будто планета была живой, будто ей стало больно. На десятую ночь наблюдений, приглядевшись, напрягая зрение до рези в глазах, я увидел на склонах кратеров двигавшиеся точки. Наверно, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров – они пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.

Я был уверен, что на следующую ночь смогу разглядеть даже, сколько ног у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не выходил от шефа – они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории, подложив под голову «Теорию звездных атмосфер». Над ним висела на стене табличка: «Тихо! Наблюдатель спит!»

Я одолел половину общего курса астрофизики и убедился в простой истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных систем в телескоп не видел и видеть не мог. И я тоже не мог. Нет такого физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным…

Книгу мою накрыла широкая ладонь – я поднял голову и увидел перед собой Саморукова. Юра сидел за своим столом и был почему-то мрачен. Шеф посмотрел на название книги, полистал ее без любопытства.

– Что вы сделали за два дня? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Погода… – промямлил Валера.

Я кивнул. Конечно: нет погоды, все приборы в порядке.

– Так ли? – усомнился Саморуков. – А если микрофотометр захандрит в первый же час работы? Вы можете дать гарантию, что он не выйдет из строя, пока мы не закончим измерения?

Нет, я не мог дать такой гарантии. Мне не нравился выходной трансформатор. Он работал, но был на грани.

– Вот видите, – сказал шеф неодобрительно. – Я, Костя, не любитель чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.

– Если мало знаний, какой может быть результат? – сказал я.

– Чепуха, – усмехнулся Саморуков. – Два дня вы штудировали курс астрофизики, и он ничего не прибавил к вашему знанию микроэлектроники. В молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Вы же знаете, наши приборы самые совершенные, лучше наших нет ни у кого. Значит, если что-то не так, в литературе вы помощи не найдете, нужно думать самому. Потому я и позвал вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен. Конечно, я не против чтения. Но читать нужно то, от чего, вы уверены, будет результат. Конкретный результат, понимаете? Тогда нам с вами по пути. Убедил?

– Наверно, по-видимому, возможно, – процитировал Юра и закончил в полном соответствии с истиной, – но маловероятно.

– Ничего, – бодро сказал шеф. – Со временем поймете, Костя.

Он сказал все, что хотел, и решил, что терять на нас еще хоть одну секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было – дверь звучно хлопнула.

Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой поехали домой. Собственно, домой поехал Валера – он жил с родителями в огромной квартире с лепными потолками. А Юра отправился к нему в гости – родственников у него здесь не было, потому что родился он в Чите и к нам на Урал приехал по распределению после окончания МГУ. Я остался один, домой не хотелось. Дома обо мне слишком усердно заботились – обычное дело, когда в семье единственный ребенок. В последнее время, когда я бывал дома лишь два дня в неделю, заботы становились все докучливее.

Я остался, и мне повезло. Стояли отличные ночи, очень морозные для конца сентября и такие кристально чистые, что, казалось, виден был каждый камешек на вершине Медвежьего Уха. По утрам на куполе телескопа сверкала роса, и купол блестел, как начищенное зеркало. Голубизна неба смешивалась с синевой алюминиевого покрытия, создавая необъяснимую игру оттенков. Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствия. Я начал считать свои звездные экспедиции, в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.

Центр звездоплавания задал мне курсовые данные в сторону далекого синего Альгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Альгениб – звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, разбухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам-планетам, которые, будто утлые челны, то и дело ныряли в пламенные валы, а когда вал спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным, будто угли, выброшенные из костра.

Под утро, выйдя из звездолета, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на наших, солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.

Я ожидал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на нечетких панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то притупилось в мыслях. Марс поднимался выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.

Уже засыпая под холодными лучами зари, я все повторял, будто зацепку к разгадке тайны: я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко. Одно вижу, другое нет. Почему? Почему…