Айтен Акшин - Точка отсчета

– Ну, транспорт здесь ниче…, зато наркоманов много.

– А, у нас-че, нет че-ль?!

– А кто говорит, че нет. Я к тому-ж, че у них тож – не рай.

Поезд убаюкивает. Головная боль утихает, за окном вижу тебя. Ты как-то не вписываешься в этот спокойный пейзаж. И он за ненадобностью постепенно исчезает. Твои глаза огромные и так близко. Я погружаюсь, весь ухожу в них. И снова, как тогда, вздрагиваю от твоего вопроса:

«Ты меня любишь?»

Объявляют следующую станцию. Мои соседи неторопливо пробираются к выходу. Шумной ватагой, с гиканьем и улюлюканием входят подростки. Все облегченно вздыхают, когда они перебираются в другую «курящую» часть вагона. Странно, чем больше их собирается вместе, тем более неуправляемыми они становятся. В одиночку же всегда приветливы и подчеркнуто вежливы.

Напротив меня садится старушка. Смотрю ей в лицо, на блестящую седину и бодрую не по годам осанку. Никогда никому не завидовал за всю жизнь, а сейчас все чаще ловлю себя на том, что завидую…, страшно завидую здесь этим ухоженным старикам.

И тогда… приходит бабушка. Иногда божественно красивая, как на старых фотографиях. Иногда такая, какой ее запомнил я. Безмолвно сидящая на балконе и глядящая прямо перед собой, с сигаретой, зажатой в натруженных пальцах. В такие минуты мы старались ее не тревожить. В эти минуты она была одна, наедине со своей болью, не слыша и не видя никого вокруг.

Потом она «возвращалась». И наш дом вновь наполнялся радостным бренчанием ножей и вилок и тем особенным ароматом ее блюд, которые мне больше никогда, никогда не доведется отведать. И, наверное, тогда ей казалось, что они оба, муж и сын, которых отняла у нее судьба, сидят за этим большим столом, который она накрывала каждое воскресенье для нас, еще живущих…

Умирала она так же тяжело, как жила. Метаясь по белоснежной постели и поочередно вскрикивая имена родных. Потом пришла соседка и закрыла ей глаза. Было не так страшно, как тогда в детстве, когда хоронили Селима. Я внимательно вглядывался в ее удивительно спокойное и безмятежное после месячных мук лицо, пытаясь осознать до конца действительный смысл слов полуграмотной суетливой соседки, все время повторяющей:

«Счастливая, счастливая…»

Старушка давно уже мне что-то рассказывала, жалуясь на дочь, которая не хочет ее видеть. Я кивал головой, стараясь ухватить нить пропущенного. Ее слова перекрыл зычный молодой голос, обладатель которого пробирался по узкому коридору вагона, толкая впереди себя тележку с напитками и бутербродами. Я предложил ей кофе. Она внимательно посмотрела на меня и уверенно сказала:

– Ах, вот откуда ваш акцент. Вы итальянец!

– Нет, я азербайджанец.

– А-а…, это интересно.

Она не спрашивает, а мне не хочется сейчас вдаваться в географические и исторические проблемы.

– Все мы – дети земли, – сказала она, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

Я улыбнулся и прикрыл глаза, чтобы ей удобно было положить сахар в свою сумочку. Когда я открыл глаза, то сахар уже растворился… вместе с моей завистью. Сейчас ли только? А может быть, еще тогда, когда увидел, как в кафе два хорошо одетых пожилых человека крали потихоньку булочки со стола. Или, может быть, когда увидел другую старушку, подбирающую явно не ей принадлежащие деньги и с резвостью молодой восемнадцатилетней девушки, исчезнувшей в толпе супермаркета?

– Нельзя! – строго сказала бабушка.

Она теперь сидела рядом со старушкой и смотрела на меня со своего старого портрета, удивительно молодая, красивая и чуточку наивная.

Старушка задремала с чашкой в руках. Я не стал ее тревожить и ушел, не попрощавшись.

Большое здание, с начищенными и весело поблескивающими в утренней свежести окнами, утопало в зелени. Было очень тихо. У меня еще оставалось в запасе пятнадцать минут. Я стоял перед отделением неотложной помощи, и ноги сами понесли меня туда. В приемной не спеша заносили в компьютер данные. Маленькая девочка с лицом, наполовину закрытым пластырем, стояла рядом с матерью, которая подтверждала отрывистые вопросы секретаря, нажимающего на компьютерные клавиши. Рядом терпеливо ждали другие родители. Одни, придерживая полотенце у рта все время вырывающего ребенка, другие, торопливо заполняя анкету.

Мимо пронесли, подталкивая, кровать, стараясь удержать в равновесии сосуды с капельницей. Все совершалось деловито, без лишней суеты. Вновь прибывающие тут же входили в атмосферу этого спокойного рабочего настроя, который неожиданно нарушился взволнованным женским голосом, донесшимся из-за закрытой двери, пытавшимся что-то объяснить на ломаном немецком языке. Но он все время заглушался недовольным мужским басом, пока не был им подавлен окончательно.

Дверь открылась и с шумом захлопнулась. Появился высокий тучный мужчина в белом халате, все еще ворчавший себе под нос. Он прошел мимо приемной и исчез за одной из боковых дверей, оставив за собой последние слова:

«Вечно эти иностранцы…».

Медперсонал с выученной улыбкой на лице, проверив все мои данные, провел в кабинет осмотра. Врач вошла с рентгеновскими снимками в руках и, разложив их, начала подробное объяснение. Затем начала осмотр.

У нее были холодные сухие пальцы и приятный бархатистый голос. Я закрыл глаза и весь ушел в этот голос.

– Повернитесь немного на правую сторону, нет не полностью, пожалуйста, лишь немного. Замечательно… Теперь вдохните глубоко. Задержите, пожалуйста, дыхание. Дышите… Глубже. Чудесно. Теперь опять глубоко вдохните и задержите дыхание. Не дышите… Не дышите… Замечательно…

Яркий свет ударил больно по глазам. Я резко повернулся на внезапный оклик:

– Костя! Старик!

Эльдар уже хлопал меня по плечу. Расцеловав меня и любезно улыбнувшись Ираде, так же шумно распрощался и неожиданно исчез, как и появился.

Ирада вздернула левую бровь. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Да нет, ничего. Просто…

– Просто что?

Она вздохнула и выпалила:

– Почему тебя все называют «Костя»? У тебя же «свое» имя есть.

– Не все…

– …

– А я и не знал, что тебя это раздражает до такой степени.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Не знаю. Это еще со школьных лет…

Ей показалось, что свет беспокоит его. Она опустила шторы, еще раз измерила пульс, поправила сползшее одеяло. Дыхание его постепенно выравнивалось, морщины разгладились на лице и, пожалуй, лишь сейчас она увидела, что этот пожилой иностранец хорош собой. Тесня друг друга, заполнили комнату нахлынувшие воспоминания, растаскивая в разные стороны события единого временного пласта, забирая медсестру из больничной палаты и унося ее далеко от нового пациента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».