Ингмар Бергман - Стыд и позор

Ян неожиданно вскакивает, кричит.

Ян. Ну а мы?! Вы забыли нас, Яна и Эву Русенберг. Почему не называете наших имен? Нас что, больше нет на свете? Почему вы не отвечаете? Каково наше преступление?

Он кричит и, спотыкаясь, мечется среди камней. Ктото пробует остановить его, но он вырывается, бежит дальше.

Танк безмолствует. Море с шумом набегает на берег. Раздается рев моторов. Темная громада отползает от обрыва и скоро исчезает из виду.

После нескольких часов плавания больная женщина умирает. Тело сбрасывают за борт. Ветер утих, море почти недвижно. Радио, которое вдруг заработало очень отчетливо, передает танцевальную музыку. Наверно, зарубежная станция. Ян и Эва сидят рядом, но говорят мало.

Наутро спозаранку мотор глохнет, баркас дрейфует в безветрии. Все по очереди садятся на весла. Настроение пока приподнятое. Около часу дня под баркасом возникает какая-то тень, словно исполинская рыбина движется тем же курсом. Через некоторое время она выпускает перископ, затем всплывает - подводная лодка. На палубе мелькают люди, наводят пушку, потом люди исчезают, лодка погружается. Море вновь пустынно.

На третий день кончается пресная вода, есть тоже нечего. Поднимается ветерок. Грести мужчины не в силах. Баркас сбился с курса. Пасмурно. Холодно.

Эва рассказывает Яну сон, который она только что видела. Они жмутся друг к другу, сидят щека к щеке.

Эва. Странный такой сон, будто и не сон, а явь. Я иду по улице, по очень красивой улице. На одной стороне стоит белый гостеприимный дом, с арками и колоннами. А напротив-тенистый парк. Под высокими пышными деревьями прямо вдоль улицы течет прохладный бутылочно-зеленый ручей. Подхожу к высокой, увитой розами стене. И тут, откуда ни возьмись, самолет на бреющем полете, раз - и поджег розы. Горели они ярко и красиво, а поэтому было даже не очень страшно. Я стою, гляжу на зеленую воду и вижу пылающие розы. На руках у меня ребенок. Наша полугодовалая дочка. Она крепко цепляется за мои бусы и прижимается ко мне лицом. Я чувствую ее влажные губки на щеке. И все время знаю, что должна понять кое-что важное, сказанные кем-то слова, хоть и не помню, какие именно. Прижимаю к себе дочку и чувствую: вот она, здесь, тяжеленькая, влажная и приятно пахнет, будто только что купалась. Вдруг на противоположной стороне улицы появляешься ты, и я подумала, что ты мог бы рассказать то самое, важное, забытое мною...

Четвертый день. Яркое солнце, безоблачное небо, штиль. Баркас занесло в скопление трупов (несколько сотен), одетых в спасательные жилеты. Пассажиры садятся на весла, скорей бы убраться подальше отсюда. Работенка не из легких.

Мертвецы лепятся к бортам, весла скользят, задевая раздутые тела. Вонь невыносимая.

Ночью небо на секунду-другую озаряет яркая вспышка. Затем снова мрак и полная тишина. Больные в баркасе (а их уже несколько человек) вялы и безучастны.

Пятый день. Радио еле-еле слышно, так что Ян вынужден прижимать транзистор к уху, иначе ничего не разберешь. Оказывается, та и другая стороны сбросили бомбы. В западном и северо-восточном округах. Направление: от рыболовных отмелей до (название неразборчиво). Перечень незнакомых населенных пунктов. Предупреждают, что вода заражена, что ветер югозападный, а поэтому требуется незамедлительно обеспечить биологическую защиту. Далее, на восточные районы страны надвигается дождевой фронт. Дождь этот крайне опасен. Все продукты питания в районах поражения надлежит уничтожить и ни под каким видом в пищу не употреблять.

Шестой день. Все много спят, изредка просыпаются, разговаривают. Радио молчит. Кое-кто на борту уже мертв. Огромные, странной формы тучи плывут по небу.

Ян. Я все думаю, как же там было, в письмах, которые мы друг другу писали в то гастрольное лето. "Моя рука в твоей"... А может, "твоя рука в моей".

Эва. "Моя рука в твоей".

На седьмой день разражается шторм с сильнейшим ливнем. Те, кто еще жив, утоляют жажду отравленной водой.

Гриндстюган, 21 мая 1967 г.