Жюль Верн - Михаил Строгов (сборник)

– Ничего? – спросил ее Иван Огарев.

– Ничего.

– Будь терпелива.

– Час, когда ты заставишь говорить старуху, приближается?

– Приближается.

– Когда же она заговорит?

– Когда мы будем в Томске.

– А когда мы там будем?

– Через три дня.

Большие черные глаза Сангарры блеснули недобрым огнем, и, успокоенная, она отошла прочь.

Огарев направился к палатке эмира, Феофар-Хан ждал своего адъютанта. Там уже заседал весь совет, состоявший из хранителя царской печати, ходжи и многих других важных сановников.

Когда на пороге ханского шатра показался Иван Огарев, сановники продолжали сидеть неподвижно на своих вышитых золотом подушках. Один только Феофар поднялся со своего роскошного дивана, стоявшего в глубине устланной пушистыми бухарскими коврами палатки, и, подойдя к Огареву, поцеловал его. В значении этого поцелуя нельзя было ошибиться. Этот поцелуй производил его из адъютантов в главные советники и временно ставил его чином выше ходжи.

– Мне не нужно тебя расспрашивать, – обратился Феофар к Огареву. – Все уши находящихся здесь приготовились слушать тебя.

– Takhsir [2] Владыка. , – отвечал Иван, – вот что я должен сообщить тебе.

Огарев говорил по-татарски, придавая оборотам своей речи ту напыщенность, которая так присуща восточным языкам.

– Нам некогда терять время на пустые разговоры, – продолжал он. – То, что я сделал, предводительствуя твоим войском, тебе известно. Границы Ишима и Иртыша принадлежат тебе. Киргизские орды по твоему голосу поднялись все до единого человека, и главная сибирская дорога от Ишима до Томска – твоя. Итак, ты можешь вести свои полки куда хочешь, на запад ли, где солнце закатывается, или на восток, где оно восходит.

– А если я захочу идти вместе с солнцем? – спросил эмир.

– Идти вместе с солнцем, – отвечал Огарев, – значит идти на Европу, значит завоевать все земли от Тобольска до Уральских гор.

– Но войска петербургского султана?.. – проговорил недоверчиво Феофар-Хан, подразумевая под этим странным именем императора России.

– Тебе их нечего бояться ни на востоке, ни на западе, – отвечал Огарев. – Твое нападение было так неожиданно, что русские и опомниться не успеют, как Иркутск и Тобольск очутятся в твоих руках. Царские войска при Колывани были разбиты, и они всегда будут разбиты везде, где только твои солдаты будут биться с ними.

– А какое мнение внушает тебе насчет этого твоя преданность нам? – спросил его эмир после минутного молчания.

– Мое мнение, – поспешно отвечал Иван, – опередить солнце! Отдать траву с восточных степей на корм туркменским лошадям! Взять Иркутск, столицу Востока, а вместе с нею, как залог, того, кто стоит больше всей страны! Уж если не сам царь, так, по крайней мере, великий князь, брат государя, достанется тебе в руки.

Это была конечная цель всех стремлений Ивана Огарева.

– Так и будет сделано, Иван, – отвечал Феофар.

Иван Огарев молча поклонился и вышел из палатки. Ему подали коня. Но только что он занес ногу в стремя, как невдалеке от него, в той стороне, где помещались пленные, произошло какое-то смятение, послышались сперва крики, затем выстрелы. Огарев сделал было несколько шагов вперед, но в ту же минуту два человека, вырвавшись из рук державших их солдат, подбежали к нему.

Хуш-беги, шедший рядом с Огаревым, без дальних рассуждений взмахнул саблей, и голова одного из этих людей чуть было не покатилась на землю, но Иван Огарев успел вовремя схватить его руку и отклонить смертельный удар. Русский сразу узнал, что пленные были иностранцы, и отдал приказание немедленно привести их к себе.

Это были Гарри Блаунт и Альсид Жоливе. С самого приезда Ивана Огарева в лагерь они просили свести себя к нему. Солдаты не согласились.

Иностранцы пытались бежать, солдаты их не пускали, они вступили с ними в драку, а те стали стрелять, и, без сомнения, журналисты были бы убиты, если бы Огарев не вмешался сам в это дело. В продолжение нескольких минут он молча разглядывал стоявших перед ним совершенно незнакомых ему пленников.

А между тем они были свидетелями той сцены, что произошла на почтовой станции в Ишиме, когда Иван Огарев ударил Михаила Строгова. Но свирепый путешественник не обратил тогда никакого внимания на находящуюся в то время в общей зале публику. Гарри Блаунт и Альсид Жоливе, напротив, сейчас же узнали его.

– Гм-гм, кажется, полковник Огарев и тот грубиян с Ишима одно и то же лицо, – сказал француз вполголоса.

– Объясните ему наше дело вы, Блаунт, – шепнул он на ухо своему приятелю. – Этот русский полковник в татарском лагере мне прямо противен, и хотя, благодаря ему, моя голова и не слетела с плеч, но я не могу смотреть ему прямо в глаза: он внушает мне такое презрение!

Сказав это, Жоливе окинул Огарева с ног до головы презрительным, высокомерным взглядом и отошел прочь. Заметил ли Огарев этот оскорбительный для себя взгляд пленника или нет? Во всяком случае, он не показал этого.

– Кто вы такие? – спросил он по-русски.

– Два газетных корреспондента английской и французской печати, – лаконически отвечал Гарри Блаунт.

– Вы, конечно, имеете при себе бумаги, удостоверяющие вашу личность?

– Вот письма, уполномочивающие нас жить в России и состоять при французской и английской канцеляриях.

Иван Огарев взял письма и стал внимательно читать их.

– Вы просите, – сказал он, – разрешения следовать за нашими войсками дальше в Сибирь?

– Мы просим нас освободить, вот и все, – сухо отвечал английский корреспондент.

– Но вы свободны, господа, – отвечал Иван Огарев, – и мне будет очень интересно прочесть вашу хронику в «Ежедневном Телеграфе».

– Милостивый государь, – отвечал Блаунт с невозмутимостью истого англичанина, – номер этой газеты стоит шесть пенсов с почтовыми издержками включительно.

Сказав это, он повернулся к своему товарищу, по-видимому, очень довольному его ответом. Иван Огарев и бровью не повел, он вскочил на лошадь и, окруженный своею свитой, быстро скрылся в облаках пыли.

– Итак, Жоливе, какого вы мнения о полковнике Огареве или, что то же, о предводителе татарского войска? – спросил англичанин.

– Я думаю, дорогой друг, – улыбаясь, отвечал Жоливе, – что жест, которым хуш-беги собирался рубить нам головы, был великолепен!

Как бы то ни было и какие бы ни были причины, заставившие Ивана Огарева поступить так великодушно относительно двух журналистов, эти последние были свободны и могли, по желанию, беспрепятственно разъезжать по всему театру военных действий. Они решили продолжать свое путешествие. Чувство антипатии, испытываемое ими когда-то друг к другу, превратилось в самую искреннюю дружбу. Блаунт не мог забыть услуги, оказанной ему французом, о чем тот не любил даже и вспоминать. В общем, их дружба, облегчая им репортерский труд, послужила в пользу и их читателям.