Владимир Савченко - Открытие себя (сборник)

– Чем же вы им хотите помочь?

– Помочь – не знаю, но хотя бы изучить как следует вопрос о неиспользуемых человеком возможностях своего организма. Ну, например, отживающие функции – скажем, умение наших с вами отдаленных предков прыгать с дерева на дерево или спать на ветке. Теперь это не нужно, а соответствующие нервные клетки остались. Или взять рефлекс «мороз по коже» – по коже, на которой почти уже нет волос. Его обслуживает богатейшая нервная сеть. Может, удастся перестроить, перепрограммировать старые рефлексы на новые нужды?

– Так! Значит, мечтаете модернизировать и рационализировать человека? – Андросиашвили выставил вперед голову. – Будет уже не «гомо сапиенс», а «гомо модернус рационалис», да? А вам не кажется, дорогой системотехник, что рационалистическим путем можно превратить человека в чемодан с одним отростком, чтобы кнопки нажимать? Впрочем, можно и без отростка, с управлением от биотоков мозга…

– Если уж совсем рационалистически, то можно и без чемодана, – заметил Кривошеин.

– Тоже верно! – Вано Александрович склонил голову к другому плечу, с любопытством посмотрел на Кривошеина.

Они явно нравились друг другу.

– Не рационализировать, а обогатить – вот над чем я размышляю.

– Наконец-то! – Профессор быстро зашагал по кабинету. – Наконец-то в широкие массы работников техники, покорителей мертвой природы, создателей «искусственной среды» начала проникать мысль, что и они люди! Не сверхчеловеки, которые с помощью интеллекта и справочников могут преодолеть все и вся, а просто люди. Ведь чего только не пытаемся мы изучить и понять: элементарные частицы, вакуум, космические лучи, антимиры, тайну Атлантиды… Себя лишь не хотим изучить и понять! Это, понимаете ли, трудно, неинтересно, в руки не дается… Цхэ, мир может погибнуть, если каждый станет заниматься тем, что в руки дается! – Голос его зазвучал более гортанно, чем обычно. – Человек чувствует биологический интерес к себе, только когда в больницу идти надо, бюллетень выписывать надо… И верно, если так пойдет, то можно обойтись и без чемодана. Как говорят студенты: обштопают нас машины как пить дать! – Он остановился против Кривошеина, склонил голову, фыркнул. – Но все-таки вы дилетант, дорогой системотехник! Как у вас запросто выходит: перепрограммировать старые рефлексы… Ах, если бы это было столь же просто, как перепрограммировать вычислительную машину! М-да… но, с другой стороны, вы инженер-исследователь, с идеями, со свежим взглядом на предмет, отличным от нашего, чисто биологического… Ай, что я говорю! Зачем внушаю несбыточные надежды, будто из вас что-то выйдет?! – Он отошел к окну. – Ведь диссертацию вы не напишете и не защитите, да у вас и замыслы совсем не те. Да?

– Не те, – сознался Кривошеин.

– Вот видите. Вы вернетесь в свою системологию, а мне от ректората достанется, что я научный кадр не воспитал… Цхэ, беру! – без всякого перехода заключил Андросиашвили. Он подошел к Кривошеину. – Только придется учиться, пройти полный курс биологических наук. Иначе не изыщете вы никаких возможностей в человеке, понимаете?

– Конечно! – радостно закивал тот. – За тем и приехал.

Профессор оценивающе посмотрел на него, притянул за плечо:

– Я вам сэкрет открою: я сам учусь. На вечернем факультете электронной техники в МЭИ, на третьем курсе. И лекции слушаю, и лаборатории выполняю, и даже два «хвоста» имею: по промэлектронике и по квантовой физике. Тоже хочу разобраться, что к чему, помогать мне будете… только тсс!

Они вернулись в кабинет Онисимова. Матвей Аполлонович начал ходить от стены к стене. Кривошеин взглянул на часы: начало шестого – поморщился, жалея о бестолково потерянном времени.

– Итак, все, Матвей Аполлонович, мое алиби доказано. Верните мне, пожалуйста, документы, и расстанемся.

– Нет, погодите! – Онисимов вышагивал по комнате вне себя от ярости и растерянности.

Матвей Аполлонович, как уже упоминалось выше, был опытный следователь, и сейчас он ясно понимал, что все факты этого треклятого дела обернулись против него самого. Кривошеин жив, стало быть, установленная и запротоколированная смерть Кривошеина – ошибка. Личность того, кто погиб или умерщвлен в лаборатории, он не установил, причину смерти или способ умерщвления – тоже и даже не представляет, как к этому подступиться… Мотивов преступления он не знает, версии летят к черту, трупа нет! В фактах все это выглядит так, что дознание проведено следователем Онисимовым из рук вон плохо… Матвей Аполлонович попытался собраться с мыслями. «Академик Азаров опознал труп Кривошеина. Профессор Андросиашвили опознал живого Кривошеина и засвидетельствовал его алиби. Значит, либо тот, либо другой дали ложные показания. Кто именно – не ясно. Значит, надо привлекать обоих. Но… привлечь к дознанию таких людей, взять их на подозрение, а потом снова окажется, что я забрел не туда! Это ж костей не соберешь…»

Словом, сейчас Матвей Аполлонович твердо понимал одно: выпускать Кривошеина из рук никак нельзя.

– Нет, погодите! Не придется вам, гражданин Кривошеин, вернуться к вашим темным делам! Думаете, если вы это… загримировали покойника, а потом уничтожили труп, так и концы в воду? Мы еще проверим, кто такой Андросиашвили и по каким мотивам он вас выгораживает! Улики против вас не снимаются: отпечатки пальцев, контакт с бежавшим, попытка вручить ему деньги…

Кривошеин, сдерживая раздражение, поскреб подбородок.

– Я, собственно, не понимаю, что вы мне инкриминируете: что я убит или что я убийца?

– Разберемся, гражданин! – теряя остатки самообладания, проговорил Онисимов. – Разберемся! Только не может такого быть, чтобы вы в этом деле оказались ни при чем… не может быть!

– Ах, не может быть?! – Кривошеин шагнул к следователю, лицо его налилось кровью. – Думаете, если вы работаете в милиции, то знаете, что может и что не может быть?!

И вдруг его лицо начало быстро меняться: нос выпятился вперед, утолстился, полиловел и отвис, глаза расширились и из зеленых стали черными, волосы над лбом отступили назад, образуя лысину, и поседели, на верхней губе пробились седые усики, челюсть стала короче… Через минуту на потрясенного Матвея Аполлоновича смотрела грузинская физиономия профессора Андросиашвили – с кровянистыми белками глаз, могучим носом с гневно выгнутыми ноздрями и сизыми от щетины щеками.

– Ты думаешь, кацо, если ты работаешь в милиции, то знаешь, что может и что не может быть?!

– Прекратите! – Онисимов отступил к стене.

– Не может быть! – неистовствовал Кривошеин. – Я вам покажу «не может быть»!

Эту фразу он закончил певучим и грудным женским голосом, а лицо его начало быстро приобретать черты Елены Ивановны Коломиец: вздернулся милый носик, порозовели и округлились щеки, выгнулись пушистыми темными дугами брови, глаза засияли серым светом…