Владимир Савченко - Открытие себя (сборник)

Словом, ужас как бестолково я поставил опыт. Только и моего, что сообразил наладить обратную связь… Интересно переиграть: если бы я вел эксперимент строго, логично, обдуманно, отсекал сомнительные варианты – получил бы я такой результат? Да никогда в жизни! Получился бы благополучный кандидатско-докторский верняк – и все. Ведь в науке в основном происходят вещи посредственные – и я приучил себя к посредственному. Значит, все в порядке? Почему же грызет досада, неудовлетворенность? Почему я все возвращаюсь к этим промахам и ошибкам? Ведь получилось… Что, вышло не по правилам? А есть ли правила для открытий? Много случайного, не можешь приписать все своему „научному видению“? А открытие Гальвани, а Х-лучи, а радиоактивность, а электронная эмиссия, а… да любое открытие, с которого начинается та или иная наука, связано со случаем. Многое еще не понимаю? Тоже как у всех, нечего пыжиться! Откуда же это саморастерзание?

Э, дело, видимо, в другом: сейчас так работать нельзя. Уж очень нынче наука серьезная пошла, не то что во времена Гальвани и Рентгена. Вот так, не подумав, можно однажды открыть и способ мгновенного уничтожения Земли – с блестящим экспериментальным подтверждением…

Дубль вышел из ванной порозовевший и в моей пижаме, пристроился к зеркалу причесываться. Я подошел, встал рядом: из зеркала смотрели два одинаковых лица. Только волосы у него были темнее от влаги.

Он достал из шкафа электробритву, включил ее. Я наблюдал, как он бреется, и чувствовал себя едва ли не в гостях: настолько по-хозяйски непринужденными были его движения. Я не выдержал:

– Слушай, ты хоть осознаешь необычность ситуации?

– Чего? – Он скосил глаза. – Не мешай! – Он явно был по ту сторону факта…»

Аспирант отложил дневник, покачал головой: нет, Валька-оригинал не умел читать в душах!

…Он тоже был потрясен. По ощущениям получалось, будто он проснулся в баке, понимая все: где находится и как возник. Собственно, его открытие начиналось уже тогда… А хамил он от растерянности. И еще, пожалуй, потому, что искал линию поведения – такую линию, которая не низвела бы его в экспериментальные образцы.

Он снова взялся за дневник.

«… – Но ведь ты появился из машины, а не из чрева матери! Из машины, понимаешь!

– Ну так что? А появиться из чрева, по-твоему, просто? Рождение человека куда более таинственное событие, чем мое появление. Здесь можно проследить логическую последовательность, а там? Мальчик получится или девочка? В папу пойдет или в маму? Умный вырастет или дурак? Сплошной туман! Нам это дело кажется обыкновенным лишь из-за своей массовости. А здесь: машина записала информацию – и воспроизвела ее. Как магнитофон. Конечно, лучше бы она воспроизвела меня, скажем, с Норберта Винера… но что поделаешь! Ведь и на магнитофоне если записаны „Гоп, мои гречаники…“, то не надейся услышать симфонию Чайковского.

Нет, чтобы я был таким хамом! Видно, он остро чувствовал щекотливость своего появления на свет, своего положения и не хотел, чтобы я это понял. А чего там не понять: возник из колб и бутылок, как средневековый гомункулус, и бесится… Я часто замечал: люди, которые чуют за собой какую-то неполноценность, всегда нахальнее и хамовитее других. И он стремился вести себя с естественностью новорожденного. Тот ведь тоже не упивается значением события (человек родился!), а сразу начинает скандалить, сосать грудь и пачкать пеленки…»

Аспирант Кривошеин только вздохнул и перевернул страницу.

«– Ну а чувствуешь-то ты себя нормально?

– Вполне! – Он освежал лицо одеколоном. – С чего бы мне чувствовать себя ненормально? Машина – устройство без фантазии. Представляю, что бы она наворотила, будь у нее воображение! А так все в порядке: я не урод о двух головах, молод, здоров, наполнение пульса отличное. Сейчас поужинаю и поеду к Ленке. Я по ней соскучился.

– Что-о-о-о?! – Я подскочил к нему. Он смотрел на меня с интересом, в глазах появились шкодливые искорки.

– Да, ведь мы теперь соперники! Послушай, ты как-то примитивно к этому относишься. Ревность – чувство пошлое, пережиток. Да и к кому ревновать, рассуди здраво: если Лена будет со мной, разве это значит, что она изменила тебе? Изменить можно с другим мужчиной, непохожим, более привлекательным например. А я для нее – это ты… Даже если у нас с ней пойдут дети, то нельзя считать, что она наставила тебе рога. Мы с тобой одинаковые – и всякие там гены, хромосомы у нас тоже… Э-э, осторожней!

Ему пришлось прикрыться дверцей шкафа. Я схватил гантель с пола, двинулся к нему:

– Убью гада! На логику берешь… я тебе покажу логику, гомункулус! Я тебя породил, я тебя и убью, понял? Думать о ней не смей!

Дубль бесстрашно выступил из-за шкафа. Уголки рта у него были опущены.

– Слушай, ты, Тарас Бульба! Положи гантель! Если уж ты начал так говорить, то давай договоримся до полной ясности. „Гомункулюса“ и „убью“ я оставляю без внимания как продукты твоей истеричности. А вот что касается цитат типа „я тебя породил…“ – так ты меня не породил. Я существую не благодаря тебе, и насчет моей подчиненности тебе лучше не заблуждаться…

– То есть как?..

– А так. Положи гантель, я серьезно говорю. Я, если быть точным, возник против твоих замыслов, просто потому, что ты не остановил вовремя опыт, а дальше и хотел бы, да поздно. То есть, – он скверно усмехнулся, – все аналогично той ситуации, в которой и ты когда-то появился на свет по небрежности родителей…

(Все знает, смотри-ка! Было. Матушка моя однажды, после какой-то моей детской шкоды, сказала, чтобы слушался и ценил: „Хотела я сделать аборт, да передумала. А ты…“

Лучше бы она этого не говорила. Меня не хотели. Меня могло не быть!..)

– …Но в отличие от мамы ты меня не вынашивал, не рожал в муках, не кормил и не одевал, – продолжал дубль. – Ты меня даже не спас от смерти, ведь я существовал и до этого опыта: я был ты. Я тебе не обязан ни жизнью, ни здоровьем, ни инженерным образованием – ничем! Так что давай на равных.

– И с Леной на равных?!

– С Леной… я не знаю, как быть с Леной. Но ты… ты… – он, судя по выражению лица, хотел что-то прибавить, но воздержался, только резко выдохнул воздух, – ты должен так же уважать мои чувства, как я твои, понял? Ведь я тоже люблю Ленку. И знаю, что она моя – моя женщина, понимаешь? Я знаю ее тело, запах кожи и волос, ее дыхание… и как она говорит: „Ну, Валек, ты как медведь, право!“ – и как она морщит нос…

Он вдруг осекся. Мы посмотрели друг на друга, пораженные одной и той же мыслью.

– В лабораторию! – Я первый кинулся к вешалке».