Лоис Буджолд - Мирные действия

– Тогда ты заслужил немного отдыха.

Графиня на мгновение выглядела углубившейся в себя. – А что заслужила госпожа Форсуассон? Мы попросили ее тетю рассказать о случившихся с ними событиях с точки зрения свидетеля. Судя по рассказу, устрашающий опыт.

– Официальную благодарность всей Империи, вот что она должна была заслужить, – сказал Майлз; от напоминания стало только хуже. – А вместо этого все было глубоко-глубоко похоронено под грифом секретности СБ. И никто никогда об этом не узнает. Вся ее храбрость, все ее хладнокровные и умные действия, даже весь ее героизм , черт возьми, просто… исчезли. Это нечестно.

– В критический момент каждый делает то, что должен, – сказала графиня.

– Нет. – Майлз кинул на нее короткий взгляд. – Некоторые – делают. А другие просто сдаются. Я видел и я понимаю разницу. Катерина… она никогда не сломается. Она может преодолеть дистанцию и не сбавить темпа. Она… сделает это.

– Оставим в стороне тот факт, что мы говорим о женщине, а не о лошади, – заметила графиня… ( черт возьми, Марк сказал буквально то же самое! что случилось с его родными и близкими? …) – Но у каждого есть та точка, где он сломается, Майлз. Та, куда можно нанести смертельную рану. Только у некоторых она находится в особом месте.

Граф с графиней снова обменялись одним из этих Телепатических Взглядов. Это чрезвычайно раздражало. Майлза корежило от зависти.

Он собрал изодранные клочки своего достоинства и встал. – Извините. Мне надо идти… полить растение.

Ему пришлось полчаса блуждать в темноте по пустому, покрытому коркой саду, чтобы просто найти эту проклятую штуку. Вода из кружки стекала по его дрожащим пальцам. Укоренившийся скеллитум в своем горшке выглядел вполне крепким, но здесь он смотрелся потерянным и одиноким: клочок жизни размером с большой палец посреди целого акра бесплодия. И выглядел он каким-то опасно обмякшим. Завял? Майлз вылил на растение целую кружку; вода образовала в красноватой почве темное пятно, слишком быстро высыхающее и исчезающее.

Он попробовал вообразить эту штуку полностью выросшей, пятиметровой высоты – ствол, размером и формой похожий на тело борца сумо, и ветки-усики, характерными спиральными кривыми пронизывающие пространство вокруг. Потом представил себя самого в сорок пять или пятьдесят лет – ему нужно будет дожить до таких лет, чтобы застать эту картинку. Будет ли он тогда затворником, вздорным холостяком, эксцентричным, сморщенным инвалидом, за которым присматривают только изнывающие от скуки оруженосцы? Или гордым, хоть и замотанным, отцом семейства, на руку которого опирается безмятежная, изящная, темноволосая женщина, а за ними следуют полдюжины гиперактивных детишек? Возможно… возможно, гиперактивность можно приглушить генной коррекцией, хотя он уверен, что родители обвинят его в обмане…

Уничижение…

Он вернулся в дом, в свой кабинет, и принялся перебирать дюжину вариантов, пытаясь продемонстрировать самое чертовское уничижение , какое когда-нибудь видел свет.

Карин перегнулась через перила крыльца и беспокойно уставилась на плотно зашторенные окна на светлом выложенном мозаикой фасаде дома лорда Аудитора Фортица.

– Может, никого и дома нет.

– Я же говорила, что нужно позвонить, прежде чем сюда ехать – вставила бесполезное замечание Марсия. Но тут изнутри раздался топот быстрых шагов – разумеется, не госпожи Фортиц – и дверь резко распахнулась.

– О, привет, Карин, – сказал Никки. – Привет, Марсия.

– Здравствуй, Никки, – ответила Марсия. —Твоя мама дома?

– Да, она в заднем дворике. Хотите ее видеть?

– Да, пожалуйста. Если она не слишком занята.

– Не. Она просто в саду возится. Идите туда. – Он радушно махнул рукой куда-то в сторону задней части дома и затопал к себе наверх.

Стараясь не чувствовать себя незванным нарушителем частной собственности, Карин повела сестру через холл, кухню и черный ход. Катерина стояла на коленях у высокой цветочной клумбы и выпалывала сорняки. Выбракованные растения лежали возле нее на тропинке рядами, словно казненные заключенные, съежившись на вечернем солнце. Незанятой рукой Катерина швырнула еще один зеленый трупик в ряд к остальным. Выглядит успокаивающе. Карин пожалела, что у нее нет прямо сейчас под рукой кого-нибудь, кого можно было бы прикончить. Кроме Марсии.

Заслышав их шаги, Катерина подняла глаза, и призрак улыбки осветил ее бледное лицо. Она воткнула совок в почву и поднялась на ноги. – О, здравствуйте.

– Привет, Катерина. – Карин не хотела вот так прямо переходить к цели их визита и добавила, поведя рукой, – Это так мило. – Увитые виноградной лозой деревья и стены превращали садик в уединенную беседку в самом сердце города.

Катерина проследила за направлением ее взгляда. – Я сама это спроектировала – было у меня такое хобби много лет назад, когда я была студенткой и жила здесь. Тетя Фортиц все более или менее сохранила. Кое-что я бы теперь сделала по-другому… Во всяком случае, – указала она на изящный садовый столик и стулья из кованного железа, – почему бы вам не присесть?

Марсия воспользовалась приглашением, села и с деланным вздохом оперлась подбородком на руку.

– Не хотите чего-нибудь попить? Чаю?

– Спасибо, – сказала Карин, тоже садясь. – Спасибо, не надо. – В этом доме не было слуг, которых можно было бы послать на кухню с подобным поручением; Катерине пришлось бы самой туда пойти и приготовить все своими собственными руками. А сестры вынуждены были бы гадать, следовать ли им приличиям простолюдинов – пойти всем вместе ей помочь, – или правилам обнищавших высших форов – сидеть, ждать и притворяться, будто они не заметили, что в доме нет прислуги. А кроме того, они только что поели, и обед этот, который Карин едва поклевала, камнем лежал у нее в желудке.

Карин подождала, пока Катерина не сядет, и отважилась осторожно спросить: – Я просто забежала выяснить… То есть я хотела узнать, не слышала ли ты чего-нибудь из… из Дома Форкосиганов?

Катерина напряглась. – Нет. А должна была?

– О, – Как, этот маньяк Майлз еще не успел подольститься к ней? Карин воображала, что тот уже на следующее утро окажется возле Катерины, как безумный сплетая сети доказательств в попытке исправить то, что было разрушено. Не то чтобы Майлз настолько неотразим – она сама, например, вполне могла сопротивляться его обаянию, по крайней мере в «романтическом» смысле, да и он сам никогда не удостаивал ее своего непосредственного внимания. Но ей в жизни не встречалось более непреклонного человека. Что же он делал все это время? Ее беспокойство возросло.

– Я думала… я надеялась… видишь ли, я ужасно волнуюсь за Марка. Прошло почти два дня. Я надеялась, ты могла… слышать что-нибудь.