Лоис Буджолд - Дипломатический иммунитет

Голова Майлза развернулась будто сама собой.

– Что?!

Бел залился краской и полез в карман брюк.

– Мы с Николь… когда мы ходили на консультацию к генетику, для нас составили проекцию всех возможных комбинаций, чтобы помочь нам выбрать. – Он вытащил из кармана голокуб и включил его. Над его ладонью возникло шесть снимков детей в полный рост. Все они застыли в раннем отрочестве, когда взрослые черты только начинают проступать сквозь детскую округлость. У них были глаза Бела, подбородок Николь, темные волосы с таким знакомым задорным чубчиком. Мальчик, девочка, гермафродит с ногами; мальчик, девочка и гермафродит-квадди.

– О! – восхитилась Катерина, протягивая руку. – Как интересно .

– Их лица – всего лишь компьютерное смешение наших с Николь черт, не настоящая генетическая проекция, – объяснил Бел, охотно передавая ей кубик. – Для проекции им нужна настоящая клетка из настоящего эмбриона, а это, разумеется, возможно лишь после того, как оплодотворенное яйцо будет создано для дальнейших генетических изменений.

Катерина повертела голограмму так и эдак, разглядывая портреты со всех сторон. Майлз, заглянув через ее плечо, твердо сказал себе, что это почти тоже самое, что и его видеозапись Эйрела Александра и Элен Натальи в зародышевом состоянии, все еще лежавшая в багаже на «Пустельге». Но, может, позднее у него будет время показать Белу…

– Вы наконец решили, что выберете? – спросила Гарнет Пятая.

– Для начала – девочку-квадди. Такую, как Николь. – Лицо Бела смягчилось, однако нежность тут же сменилась привычной ироничной улыбкой. – Но это когда я наконец решусь подать заявление на гражданство Союза.

Майлз представил себе Гарнет Пятую и Дмитрия Корбо с вереницей красивых, крепких ребятишек-квадди. Или Бела и Николь с охапкой сообразительных, музыкально одаренных малышей. У него голова пошла кругом. Ройс, явно потрясенный до глубины души, молча покачал головой, глядя, с каким интересом Катерина разглядывает голопроекцию.

– А, кажется, представление сейчас начнется, – сказал Бел. Он забрал голокуб, выключил его и спрятал поглубже в карман своих мешковатых синих штанов, бережно застегнув клапан.

Пока они разговаривали, зал набился до отказа – соты заполнились внимательными зрителями, среди которых было немало планетников, хотя Майлз не всегда мог определить, кто здесь граждане Союза, а кто – галактические гости. В любом случае, сегодня никаких барраярских мундиров. Свет потускнел; гомон постепенно затих, и несколько запоздавших квадди поспешили к своим ложам и устроились там. Пара планетников, не рассчитавших силу толчка и зависших посреди зала, были спасены и отбуксированы капельдинерами в их ложу; заметившие сей конфуз квадди тихонько захихикали. Воздух наэлектризовало напряжение – странная смесь надежды и страха, сопровождающая любое живое выступление, в котором таится и опасность несовершенства, и шанс на величие. Свет постепенно погас совсем, и теперь лишь одно голубоватое звездное сияние озаряло переполненные ложи.

И тут вспыхнули огни – неудержимый фонтан красного, оранжевого и золотого, – и со всех сторон хлынули исполнители. Обрушились , точно гром. Мужчины-квадди, мускулистые и бесконечно восторженные, в усыпанных блестками обтягивающих костюмах. Бьющие в барабаны .

«Я не ожидал барабанов». Все прочие выступления в невесомости, которые видел Майлз, – танцевальные или гимнастические – исполнялись в жутковатой тишине, если не считать музыки и звуковых эффектов. Квадди же играли сами, и при этом у них еще оставалось достаточно рук, чтобы протянуть их друг другу; барабанщики встречались в середине, сцеплялись руками, обменивались импульсом, разворачивались и разлетались обратно, составляя замысловатый узор. Человек двадцать пять в свободном падении расположились в самом центре сферического зала, и движения их были так точны, что никого ни разу не отнесло в сторону, пока они вертелись, ныряли, кувыркались и разворачивались, и энергия перетекала через их тела от одного к другому, и снова по кругу. Воздух пульсировал ритмом их барабанов: барабанов всех размеров, круглых, продолговатых, двусторонних; по ним бил не только каждый обладатель – некоторые барабаны они перебрасывали туда-сюда, ударяя по ним ладонями и не пропуская ни единого такта. Такая помесь между музыкой и жонглированием ошеломляла одновременно и зрение и слух. Огни плясали. Отблески рассыпались по стенам, вспышками озаряя воздетые руки, яркие одежды, драгоценности, зачарованные лица зрителей.

Тут из другого выхода взметнулась дюжина женщин-квадди в голубом и зеленом – узор их напоминал поверхность планеты, – которые тотчас присоединились к танцу. Все, о чем мог подумать Майлз: «Тот, кто привез кастаньеты в Пространство Квадди, совершил великое дело». Они привнесли смеющуюся напевную ноту в сплетение ударных звуков; барабаны и кастаньеты – и больше никаких инструментов. В них не было нужды. Зал вибрировал, прямо-таки сотрясался. Майлз украдкой глянул на жену: чуть приоткрыв рот, Катерина, с широко распахнутыми сияющими глазами жадно, не таясь, впитывала все это пышное великолепие.

Майлз подумал о барраярских военных оркестрах. Мало того, что человеки выучивались такому непростому делу, как игра на музыкальном инструменте. Так ведь нет, потом они должны были научиться играть совместно с другими . Маршируя при этом. В сложном порядке . А потом они состязались с другими оркестрами, выполняя все вышеперечисленное еще лучше , чем другие. У такого выдающегося мастерства нет и не может быть никакого разумного экономического оправдания. Подобное делается лишь во славу своей страны, своего народа, или во славу Господа. Ради радости быть человеком.

Танец длился уже двадцать минут – актеры уже начали задыхаться, и пот мельчайшими сверкающими капельками отлетал от них во тьму, а они все кружились и грохотали. Майлз заставил себя перестать задыхаться из сочувствия к ним; его сердце билось в унисон с их ритмом. Затем последний величественный всплеск ликующего ритма – и каким-то образом подвижная сеть из четвероруких мужчин и женщин распалась на две цепочки, которые уплыли в выходы, из которых они появились откровение назад.

Снова темнота. Тишина оглушила, точно удар; Майлз услышал, как позади него Ройс тоскующе, благоговейно выдохнул – так человек, вернувшийся домой с войны, впервые за долгое время укладывается в собственную постель.

Аплодисменты – вдвойне мощные, что неудивительно – сотрясли зал. Майлз подумал, что теперь-то никому из барраярцев не надо изображать восторг перед культурой квадди.