Владислав Солоницкий - Бенкендорф любит всех нас

– Потому что всё в прошлом, – ответила Ева.

– Тогда почему ты всё время говоришь о нем? Тебе не надоело?

– Всё в прошлом, а прошлое во мне.

Ева и Саня могли спорить бесконечно: первая была изрядно принципиальной, а вторая неистово гордой. Они были двумя лучшими подругами (во всяком случае, друг другу они говорили именно так), которые спали под одним одеялом истины и постоянно тянули его – одна на себя, другая на себя. Каждый был по-своему прав, хоть и по-людски глуп. Но ведь если бы не людская глупость, у любвеобильного дьявола не было бы работы. Как же я люблю людей.

– Весь этот зной стал внутри тебя одним большим комом, Ева, – вторглась начитанная подруга, администратор местной публичной читальни. Ната так забавно не выговаривала букву «р», что иной раз ее невозможно было не послушать. – Всё остается в тебе, Ева. Ты просто стала слабой.

– Слабой? Нет, не думаю.

– Так выплюнь этот ком, дура, – вновь примчала Саня, – начни жить.

– По-твоему, я не живу?

– Живешь, – задумалась Ната, – только живешь вверх тормашками. Посмотри вниз, увидишь потолок.

– Ах ты, сучка, – жеманно и шутливо скривилась Ева. – Я тебя всегда поддерживала, а ты меня оскорбляешь.

– Так я серьезно, Ева. Ты уже затвердела, как бетон – стань возле шкафа, будешь еще одной стенкой.

– Ну, я тебе припомню, – продолжала Ева, остужая собравшуюся вокруг нее свору помощью кипящих подруг.

– Тебе мужик нужен, – никак не останавливалась набравшая ход Саня. – Тебе просто нужен новый парень, – твердила она, до последнего желая стать единственной правой в компании.

– Сама-то давно с парнем была? А?

– Мне они пока что ни к чему. Мы сейчас о тебе говорим.

– Ты неисправима. Я скоро прикончу твою гордыню – вырежу ее ножом.

– Тебе серьезно нужен парень. Ты же из квартиры никуда не выходишь. Сидишь целыми днями и рисуешь картины.

– Мне это нравится. Всё, отстаньте. – Ева привстала, отошла к окну и начала что-то разглядывать в разряжаемой фонарями безлюдной уличной темноте. Наверное, рыскала доколе знакомое чувство одиночества, которым питалась перед тем, как измалевать очередной холст. Вероятно, это ее успокаивало.

Стоя у окна, иной раз она прислушивалась к шепотам у стола и, местами накручивая себе, копила негатив, который вот-вот собиралась извергнуть.

– Все они одинаковые, – начала Ева, причитая из знакомой нам позы: лицом к окну – спиной к гостям. Руки ее были сложены перед грудью, а навал мыслей на языке. – Каждый парень по натуре своей изменник, – говорила она. – Любовь бывает только в сказках. Неужели вы этого не понимаете, девки? Они бегают за каждой юбкой.

– Ты так говоришь, будто сама была каждой юбкой , Ева. Хватит, – настояла Ната. – Нагородила себе всякой чепухи, как камышей перед болотом. Зайди в трясину, не найдут.

– Отстань. Нам расходиться не пора? Четвертый час. Я устала.

– Слабая ты, – гордыней внесла свою лепту Саня, на самом деле на радостях привставая с мягкого кресла. – Пошли, Ната. А ты, Ева, не глупи. Парень тебе нужен. Парень!

– Ната! Забирай Саню! Не отстанет же! – отмахивалась Ева.

Вскоре все разошлись. Героиня еще некоторое время стояла у окна, о чем-то размышляя. Вероятно, она успела подумать обо всем, но я точно уверен, она не представляла того, что с ней случится чуть далее.

Алкогольная Аллилуйя, как всегда, шумела и гудела не без бранных эпитетов: в одной части скакали дикие пляски ирландских мотивов, в другой назревала потасовка, которая пока только раздувалась двумя напившимися разжигателями и гасилась их друзьями-пожарниками, а в третьей, именуемой барной стойкой, засыпали невольно передозированные гости, сидевшие попарно, где один, более живучий, не давал уснуть второму. Фрэнк и Санни были как раз теми самыми ратниками, среди которых роль не дающего упасть полководца играл не наш герой.

– Нет, ну ты скажи, уважаешь меня? – который раз спрашивал Санни, проводя пальцами по зачесанным назад набриолиненным волосам. Итальянец с трудом сдерживал себя, чтобы не отключиться, и сквозь начавшуюся икоту ворчал и будил своего соседа.

– Я всегда был взаимным, ты же знаешь, – ответил Фрэнк.

– Тогда дай мне совет, журналюга, как мне быть: остаться с женой или уйти к любимой ? Понимаешь, я так больше не могу. Она меня ненавидит – я ее ненавижу. Нас только сынишка мой и сдерживает.

– Останься с женой, – ответил Фрэнк, толком не осознавая своего решения, так как на закрытых веках уже проецировался какой-то сон.

– Фрэнк, да я с радостью останусь. Да вот только как мне с ней быть? Другой раз мне кажется, она убьет меня ночью, и я не проснусь. Лилит знает обо всех моих изменах.

– Убьет – значит, любит. Мол, не достался ей – не доставайся же никому.

– Фрэнк, я жить хочу. Понимаешь меня? Да и сынишке не понравится навещать меня на старом кладбище, а мать свою в тюрьме.

– Тогда уходи. Иди к любимой, – изменил свое решение Фрэнк, летая где-то там в облаках в спутничестве множества прекрасных нимф.

– Но что подумают люди? – озадачился и схватился за голову Санни.

– Если люди начнут думать, – ненадолго оживился Фрэнк, замочив скорбное лицо, – я стану за них бескрайне рад.

– Вот что я делаю не так? Хоть вешайся. Откуда вообще взялась моя любимая ?

– Да-да, давай, вини ее во всех своих грехах.

– Отставь сарказмы, Фрэнк. Мне плохо. Я серьезно.

– Если ты был таким же серьезным, когда давал клятву в алтаре, оставайся с женой.

– Ох, Фрэнк, я был серьезен. Я, мои намерения, Лилит, сынишка, сидевший на тот момент в ее животе – всё это было серьезно и по-настоящему.

– Тогда просто останься с женой и мучайся до конца своих дней, – подытожил наш герой, уже почти уснув: его голова вот-вот должна была скатиться с опоры в виде руки и упасть на стойку.

– Моя любимая меня совратила. Я не мог удержаться, Фрэнк…

– Потом совратила опять, потом опять, и так сотню раз? Ты грешник, Санни.

– А что мне оставалось? Я люблю ее!

– Ты давал обещание, Санни. Обещание – самое святое. Дал обещание, держи его. Не нарушай. Ты же мужчина! У мужчины всегда должны быть четкие регламентированные правила, сотворенные обещаниями. Мужчина всегда должен быть тверд. Понимаешь? Ты должен был быть ходячей эрекцией, Санни!

– Теперь-то поздно, Фрэнк. Я разрушен.

– Ты – нет. Жизнь твоя – вот, что разрушено.

– Не понял, – тряхнул головой Санни.

– Честно, сам не понял. Чушь какую-то смолол.

Фрэнк ненароком провел глазами по часам и встрепенулся. Четвертый час. Пора домой – высыпаться.

Таксист, коим пришлось побывать мне, последние пятьдесят минут поддерживал беспрерывную зрительную связь: держал на мушке своих глаз Фрэнка и его алко-компанию, чтобы никто из них не разрушил задуманные гениальные планы. Он был готов лично вывести из строя каждого, кто мог свести Фрэнка с дистанции, которая должна была привести парня прямиком в автомобиль. Таксист ждал. Объект наблюдения поднял пятую точку и шаткими шагами побрел к выходу. Время действовать.