Василий Лягоскин - Ах, уж эти мужики! Что бы вы без нас, женщин, делали…

Рука Валентины, направившая вниз острый клинок, была по-мужски твердой и безжалостной. И крик, вырвавшийся из совсем не роскошной груди, стянутой чем-то явно железным, и очень тесным, был каким-то хриплым, совсем не похожим ни на один из волшебных женских, что поочередно брали верх в устах Валентины Кошкиной. Но неистового восторга в нем было так много, что она невольно замерла – прежде чем вернуть себе первенство в принятии решений, и одарении окрестностей звуками своего ангельского голосочка.

– Поразил! Я победил ужасного дракона, от которого бежал бы сам Сид! И нога моя теперь попирает голову, которая прежде пожирала принцесс и изрыгала дьявольский огонь!

Тощая длинная нога, «украшенная» ржавым железным наколенником, действительно поднялась, и опустилась на голову… барана, который еще дрыгался в предсмертных конвульсиях. Мужик, рыцарь, замер в горделивой позе, попирая жертву, только что заколотую его длинной (как не удивительно – тщательно вычищенной) шпагой, и женщины воспользовались этой долгой паузой, чтобы оглядеться.

Унылый пейзаж вокруг очень органично дополняли клубы пыли, которые поднимали сородичи «дракона», и их хозяева, или погонщики. Блеяние овец, и громкие испуганные голоса мужчин быстро удалялись. Лишь один представитель здешнего сильного пола не спешил. Он ничем не походил на Виктора Кошкина, только что на глазах любимой супруги свершившего подвиг – в отличие от этого вот, овечьего – самый настоящий. Человек, сидевший в пыли, и готовый чихнуть, держал барана не за хвост, а за заднюю ногу, и дергался вместе с животным, словно тоже готов был отдать богу душу.

– За кусок жареной баранины, – поняла его терзания Валентина, и Ярославна первой согласилась с ней, с истинно княжеским величием повелев этому простолюдину, скорее всего слуге рыцаря, душа которого только что стала богаче на шесть женских ипостасей, – чего сидишь, несчастный?! Давай быстрее разделывай этого ягненка. Не видишь – господин твой голоден, как… как…

Русская княгиня, а за ней все остальные замерли в замешательстве, осознав, насколько голодно тело, в котором они очутились; насколько пусты желудок этого господина, и все остальное, заканчивающееся… Мужская рука невольно почесала зад, тоже защищенный ржавой сталью; сам он с гордостью пояснил:

– Вкушать яства на пирах; обжираться, подобно таким вот приземленным чадам божьим (тут его железный перст уперся в грудь слуги, уже вскочившего на ноги, но так и не посмевшего чихнуть), не главное в жизни истинного рыцаря!

– Я что главное? – слаженным дуэтом воскликнули две эллинки.

Воскликнули на безупречном староиспанском, и идальго их понял; а поняв, совсем не удивился голосам в собственном нутре; лишь ответил, гордо отставив ногу:

– Главное – свершать подвиги во славу Прекрасной Дамы! В моем случае – во славу Дульсинеи Тобосской!

– Вот! – заставил его заткнуться слитный женский вопль, – вот почему Александр Блок, и его «Стихи о Прекрасной даме».

Великий русский поэт еще не родился, но сейчас устами сразу шестерых прекрасных дам он приветствовал древнюю землю, по которой шастали такие странные личности; в сопровождении совершенно никчемных (как вскоре выяснилось) слуг.

– Дульсинеи? – первой протянула Валентина, – где-то я это имя слышала. Впрочем, у нас есть своя – Дуньязада. Правда, не Тобольская, а Багдадская, но это даже лучше звучит. В Тобольске, как я думаю, ты, парень, уже околел бы от холода – в своем железном «тулупчике». Давай-ка я помогу тебе его снять. Сам ты можешь таскать ржавые килограммы, сколько душе угодно; но, пока мы у тебя в гостях, дай-ка нам свободы и возможности вздохнуть полной грудью!

Голос, точнее голоса, были совсем не слабыми. Они тут же развеяли туман в голове несчастного рыцаря, и перед мысленным взором «раба» все шесть красавиц представили собственные прелести (кто-то даже обнаженными). Мужчина совсем не их мечты, который собрался было поправить Валентину, в ее ошибке с далеким сибирским Тобольском, в смятении едва не проглотил собственный язык. Благо, что им сейчас управляла хозяйственная Ярославна. Она быстро выяснила, что Санчо – так звали слугу – не умеет делать ничего, кроме как есть (жадно и обильно) и мечтать о собственном острове, который господин обещал ему на кормление за верную службу (!).

– Ну, хоть костер-то ты развести сумеешь?! – грозно нависла княгиня над Санчо телом его господина.

Слуга пискнул что-то и понесся к зарослям неподалеку; за хворостом. А Ярославна – к изумлению и возмущению рыцаря – принялась разделывать барана его длинным клинком. Но сначала (как благородный рыцарь не сопротивлялся) женщины в шесть пар рук – вообще-то это была одна пара, его собственная – разоблачили его. В физическом смысле. Так что перед толстячком-слугой, с пыхтением притащившим первую охапку хвороста, господин предстал в какой-то полушерстяной фуфайке и подштанниках. Последним в кучу ржавого железа полетел подозрительно легкий шлем, прежде намертво державшийся на голове идальго посредством легкомысленных, совершенно дамских ленточек, увязанный под подбородком мертвым узлом.

Валентина даже не стала пытаться развязать этот узел; она дернула его сильными, несмотря на ужасающую худобу, пальцами, и в изумлении уставилась на результат этого рывка. Бантик, связанный на узел по примеру знаменитого гордиевого, выдержал. Зато расползся сам шлем, в котором железным был только навершие-шишак. Все остальное было не очень талантливо выполнено из какого-то картона, сейчас разломанного на мелкие кусочки. Шишак полетел к своим собратьям по рыцарским доспехам, а его хозяин горестно взвыл.

– Не ори! – шугнула его Валентина, отчего рыцарь ломанулся в самый укромный уголок собственной души, – лучше рассказывай.

– О чем? – пискнул от левой пятки бесстрашный искатель приключений, победитель «дракона».

– Обо всем, – отрезала Кошкина, – «Откуда, куда, зачем?». А главное – кто ты такой, и какого черта ты слоняешься без дела? Что – от своей Прекрасной дамы сбежал? Или выгнала?!

Женщины, приклонившие с вниманием уши (одна пара на всех, и та чужая) захихикали, и это заставило идальго опять попытаться отставить горделиво ножку, уже лишенного и наколенника, и железного ботинка. Теперь на него шикнула Ярославна, как раз одним могучим ударом отделившая баранью голову от остального тела (тоже бараньего). Рыцарь поспешно заговорил, явно устрашенный последним движением собственной руки: