Паоло Бачигалупи - Алхимик (сборник)

Голос компьютера в спикерах дрожал, он умолял.

– Его можно продать, – коротко бросил Трехпалый.

Ван Цзюнь уставился на него:

– Его нельзя продать.

– Кому-то ведь он нужен, раз за тобой гнались. Его можно продать.

– Меня нельзя продавать, – возразил компьютер. – Мне надо вернуться в Бомбей. Операция не может закончиться, если меня там нет. Я должен вернуться. Вы должны вернуть меня.

Ван Цзюнь согласно кивнул, Трехпалый ухмыльнулся.

– Его надо отключить, – сказал Хэ Дань. – Без внешних раздражителей он сойдет с ума раньше, чем вы решите, что с ним делать.

– Постойте, – попросил далай-лама. – Пожалуйста, не отключайте меня. Мне страшно, мне очень страшно снова исчезать.

– Отключай, – велел Трехпалый.

– Постойте! – воскликнул компьютер. – Выслушайте меня. Если мое тело умрет, вам нужно уничтожить компьютер, в котором вы меня держите. А иначе очень страшно, что я не перевоплощусь. Даже Палден Льямо не сможет найти мою душу. Она сильна, но хотя и летает она над океаном крови верхом на содранной коже сына-предателя, меня может не найти. Моя душа будет заперта здесь, сохранена противоестественным способом, хотя тело и распадется. Обещайте мне, умоляю вас. Не оставляйте меня…

Хэ Дань отключил компьютер. Трехпалый посмотрел на него, приподняв брови. Хэ Дань пожал плечами:

– Может, он и есть далай-лама. Раз за этим мелким пройдохой кто-то охотится, то имеет смысл верить кубику. Выгрузить матрицу идентичности, пока он на операционном столе, довольно просто.

– Кто стал бы это делать?

Хэ Дань снова пожал плечами:

– Он в центре стольких политических конфликтов, что точно сказать невозможно. В датакубе он вполне удобный заложник. Тибетские экстремисты, американцы, мы. ЕС, может быть. В таком заложнике любой заинтересован.

– Если я решу продать, – сказал Трехпалый, – мне надо будет знать, кто его туда посадил.

Хэ Дань кивнул, и тут входная дверь с грохотом влетела внутрь. Полетели щепки, лучи солнца осветили полумрак зала. За ними ворвались пронзительные завывания двигателей самолетов с вертикальным взлетом, яркие копья света продырявили пространство, и сразу за ними прозвучал быстрый топот тяжелых сапог. Ван Цзюнь инстинктивно пригнулся, и тут что-то будто высосало из комнаты весь воздух, мониторы взорвались, посыпая стеклом техников и Ван Цзюня. Отовсюду неслись людские крики, запахло дымом. Ван Цзюнь встал, вытащил датакуб из адаптера и закатился под стол за секунду до того, как очередь вспорола над ним стену.

Трехпалый попытался нащупать что-то на поясе, но застыл, и на груди у него выступили красные цветы. Другие техники падали, все как один с красными потеками на рубахах. Ван Цзюнь забился глубже под стол, и тут в дверь ввалились фигуры в броне. Датакуб он положил в рот, думая, что успеет его проглотить до того, как его найдут. Прозвучала еще серия взрывов, и вдруг соседняя стена исчезла в какофонии кирпичей и щебня. Воздух наполнился криками. Ван Цзюнь залез на рухнувшую стену, пригибаясь пониже и убегая, стал просто тенью ребенка. Никому не нужная посторонняя тень под дождем, исполосованном лучами фонарей в руках оставшихся позади солдат.

Он скорчился в тени входной двери, вертя в руках датакуб, поглаживая синие пластиковые поверхности с благоговейной завороженностью. Сквозь холодный туман капал дождь, в носу хлюпало от скопившейся влаги. Ван Цзюнь дрожал. Кубик был холодным. Интересно, чувствует ли что-нибудь там, внутри, далай-лама. По тротуару проходили люди, не обращая внимания на маленькую тень в дверях. Они вырастали из тумана, становились четкими и различимыми в свете уличных фонарей и уходили, растворяясь в том же тумане.

Самолеты взлетели вдали, их блуждающие фары вырвали из темноты их же контуры. Ван Цзюнь смотрел, как опускаются и фиксируются у них крылья над мокрыми черепичными крышами, как самолеты с нарастающим свистом набирают высоту и скорость и исчезают над крышами. Понимая, что поступает не слишком разумно, он все же вернулся и вместе с местными жителями стал рыться в развалинах. Они тщательно, согнувшись, ощупывали мусор, переворачивали кирпичи, разбитые экраны мониторов. Обшаривали карманы у трупов. Трехпалого не было видно – вряд ли он остался в живых. Хе Даня он нашел, вернее, его части.

Он снова повертел в руках кубик.

– Где ты это взял?

Он вздрогнул, дернулся, попытался бежать, но чья-то рука крепко держала его, не давая вывернуться. Рука в белой перчатке принадлежала китаянке. Ван Цзюнь уставился на эту руку.

– У тебя что-то есть для меня? – спросила китаянка.

На мандаринском она говорила без акцента, правильно, идеально, будто только что приехала из самого Пекина.

– Не знаю.

– Это твое?

– Нет.

– Ты должен был передать это мне?

– Не знаю.

– Я разминулась с тобой на мосту.

– А почему не пришла?

– Пришлось задержаться, – ответила она, и глаза у нее стали мрачными.

Ван Цзюнь протянул ей руку с кубиком.

– Только с ним надо осторожно. Там далай-лама сидит.

– Я знаю. Я разыскивала тебя, боялась уже, что не найду. Пойдем. – Она поманила рукой. – Ты замерз. Тебя ждет постель и еда.

Она снова позвала его, и он пошел за ней, в двери, под дождь.

Она повела его по мокрым улицам. У него перед глазами мелькали самолеты с вертикальным взлетом, взрывающиеся мониторы и расплывающаяся красная смерть Трехпалого, поэтому Ван уделял повышенное внимание перекресткам и то и дело оглядывался, шагая по старым улицам Чэнду.

Женщина крепко держала его за руку и вела уверенно и целенаправленно, так что сколько бы ни было на пути извивов и поворотов, они все время приближались к органическому скелету городского ядра. Оно возвышалось над ними и светилось, подавляя своими размерами. Строительные рабочие раскачивались на тросах, как паучки на паутинке, кишели, как муравьи, медленно строящие себе гнездо.

Женщина и Ван Цзюнь уже были под костями сооружения, шли влажными органическими путями растущего создания. Пахло компостом и смертью. Чем дальше они продвигались в глубь архитектурного зверя, тем теплее и сырее становился воздух. Светящиеся чипы в запястьях женщины дали им возможность пройти через барьеры сооружения к лифту – клетке, которая ползла вверх по внутренностям Хуоцзяньчжу, скользя по гладким органическим рельсам. Сквозь прутья клетки Ван Цзюнь видел законченные, светлые и обитаемые уровни, стены, напоминающие полированную сталь, флуоресцентные лампы, горящие в рамах. Видел уровни, где существовала лишь сегментная опорная структура гиганта. Монстр костями наружу, что-то мокрое и скользкое в биологических жидкостях. Кости покрывала твердеющая силиконовая слизь, она натекала слоями и затвердевала, образуя стены. Хуоцзяньчжу рос, а где ему расти, определяли биотехники и строители, направляя этот живой поток в русло тщательно продуманных планов.