Роберт Хайнлайн - Фрайди. Бездна (сборник)

– Мардж, я не знаю, – сказала она, помедлив с ответом. – У меня не было времени подумать.

– Так найди время. Потому что самое позднее в среду тебе придется сказать или «да», или «нет». Я не позволю, чтобы с Эллен и дальше так обращались. – Я ухмыльнулась и добавила: – Расслабься! Улыбнись, и давай сходим на почту, поболтаем с Эллен и покажем ей другую сторону медали.

Но мы так и не пошли на почту и не позвонили Эллен, вместо этого мы пошли обедать и за обедом продолжали спорить. Я не помню точно, каким образом в разговоре появилась тема искусственных людей. Думаю, это произошло, когда Викки принялась «доказывать», насколько она свободна от всяких расовых предрассудков, демонстрируя эти самые предрассудки всякий раз, как только открывала рот. Маори были у нее, конечно, просто денди какие-то, равно как и американские индейцы, и, разумеется, хинди, и, безусловно, китайцы, которые подарили человечеству несколько гениев… Словом, все это, конечно, так, и все это знают, но где-то же надо «провести черту»…

Мы уже ложились спать, и я старалась не отвечать ей, чтобы прекратить эту пустую болтовню, когда что-то буквально ударило меня. Я села на постели и спросила:

– А как ты узнаешь?

– Как я узнаю что ?

– Ты сказала: «Конечно, никто не женится на искусственном существе». Как ты узнаешь, что человек искусственный? На них ведь далеко не на всех есть серийные номера.

– Ох, Марджи, не будь дурочкой! Искусственное создание невозможно принять за живого человека. Если бы ты видела хоть одного…

– Я видела. И не одного, а многих!

– Тогда ты сама знаешь.

– Тогда я знаю что?

– Что ты прекрасно отличишь такого монстра от человека, лишь только глянешь на него.

– Как? Что это за знаки, по которым можно отличить искусственного человека от любого другого? Назови хоть один.

– Марджори, ты как будто нарочно стараешься меня разозлить! Это на тебя совсем не похоже, милая. Ты превращаешь наши каникулы во что-то очень неприятное.

– Не я, Вик. Ты это делаешь. Тем, что говоришь глупые, неправильные, неприятные вещи, которые ничем не можешь подтвердить! – И эти мои слова прекрасно показывают, что улучшенный человек совсем не похож на сверхчеловека, потому что моя реплика хоть была и честна, и справедлива, но совершенно не годилась для споров с родными – слишком резко.

– О!.. Как ты могла!.. Это неправда !..

То, что я сделала вслед за этим, вовсе не следствие моей лояльности по отношению к другим искусственным людям, потому что у ИЧ нет видовой солидарности, – для этого просто нет никаких предпосылок. Я слышала, что француз может умереть за свою La belle France, но… Вы можете представить себе, чтобы кто-то сражался и умирал за честь «Гомункул анлимитед», секция Нью-Джерси? Я думаю, что сделала это ради себя самой, это было одно из тех критических решений в моей жизни, которые я никогда не могла потом проанализировать, не могла понять причины, побудившей меня поступить так, а не иначе. Босс говорит, что весь процесс обдумывания важнейших поступков и решений происходит у меня на каком-то подсознательном уровне. Может быть, он прав.

Я вскочила с постели, скинула ночную рубашку и встала прямо перед ней.

– А ну-ка посмотри на меня, – требовательно сказала я. – Кто я? Искусственная? Или нет? И как ты это определила?

– Ох, Марджи, кончай выставлять себя напоказ. Всем известно, что у тебя самая лучшая фигура в нашей семье, и тебе совершенно незачем это доказывать.

– Отвечай! Скажи, кто я и как ты это определила. Можешь использовать любые тесты. Возьми образцы для лабораторных анализов, но скажи, кто я и какие признаки это подтверждают.

– Ты противная девчонка, вот ты кто.

– Возможно. Даже вероятно. Но какого сорта? Натуральная? Или искусственная?

– Ох, чтоб тебя!.. Натуральная, конечно.

– Ты ошибаешься. Я искусственная.

– Ой, прекрати дурака валять! Надень рубашку и ложись спать.

Вместо этого я накормила ее досыта правдой: сказала, в какой лаборатории меня спроектировали, назвала день и месяц, когда была извлечена из искусственной матки, – мой «день рождения» (правда, мы, искусственные, «вынашиваемся» дольше, чтобы был ускорен затем процесс созревания), заставила ее выслушать подробное описание жизни в приюте при лаборатории. (Поправка: в приюте при той лаборатории, где вырастили меня, потому что в других кое-что может быть и по-другому.) Я кратко рассказала ей о жизни после приюта – почти все здесь было ложью, потому что я не могла выдавать секреты Босса, повторила в основном то, что давным-давно еще рассказывала всей семье, сказала, что работала и работаю секретным коммерческим агентом. Упоминать Босса было не нужно, поскольку несколько лет назад Анита решила, что я агент транснациональной корпорации – что-то вроде дипломата, постоянно путешествующего с секретными миссиями… Напрашивающийся вывод, который я с удовольствием подтверждала тем, что никогда не опровергала его.

– Марджи, – сказала Викки, – зачем ты это делаешь? Ведь всей этой ложью ты можешь погубить свою бессмертную душу!

– У меня нет души! Я ведь именно об этом тебе и твержу.

– Ну прекрати! Пожалуйста!.. Ты родилась в Сиэтле. Твой отец был инженер по электронике, твоя мать была педиатром. Ты потеряла обоих родителей при землетрясении – ты же рассказывала нам о них… Показывала фотографии.

– «Мать моя пробирка, и скальпель – мой отец»! Викки, на свете миллион или больше искусственных людей, чьи «свидетельства о рождении» были «уничтожены» при разрушении Сиэтла. Их невозможно сосчитать, потому что невозможно уличить их во лжи. После того, что случилось в этот месяц, появится еще множество людей моего сорта, которые «родились» в Акапулько. Мы вынуждены искать такие лазейки, чтобы нас не преследовали невежественные и предубежденные люди.

– Ты хочешь сказать, что я «невежественная» и «предубежденная»?

– Я хочу сказать, что ты прелестная девчонка, которой взрослые заморочили голову. Тебе наплели много ерунды, и я хочу это исправить. Но если эти «башмаки» тебе не жмут, можешь в них оставаться.

И я заткнулась. Викки не поцеловала меня на ночь. Мы обе долго не могли заснуть.

Весь следующий день мы делали вид, что разговора просто не было. Викки не упоминала об Эллен, и я не упоминала об искусственных людях. Но все это испортило то, что начиналось как веселая прогулка. Мы купили все, за чем приезжали, и вечерним шаттлом отправились домой. Я не сделала того, чем грозилась, – не стала звонить Эллен, когда мы вернулись. Я не забыла о ней, я просто надеялась, что, быть может, ситуация разрешится сама собой. Трусость, наверное.

В начале следующей недели Брайан позвал меня с собой, когда поехал проверять участок земли для какого-то клиента. Это была долгая и приятная поездка верхом с остановкой и ланчем в деревенской гостинице – фрикасе, якобы из ягненка, было наверняка из баранины, а запивали его слабым пивом, которое подавали в высоких кружках. Ели мы снаружи, прямо под деревьями.