Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути

— Зачем ему это?

— Чтобы не ходить вот таким… виноватым. Он застрелил одного недавно…

— Как? — я сбил шаг.

Все тем же шепотом Петька объяснил:

— Одного гада. Из самодельного пистолета, вроде поджига… Потому что тот гад полез на Чижика…

— Как полез?

Петька сбоку глянул на меня с угрюмой досадой:

— Не знаешь, что ли, как взрослые скоты лезут на мальчишек?

«Вот тебе и Пристаня, — подумал я. — Романтика вольной жизни…»

— Петь, а к тебе… никто не приставал?

— У нас у всех были поджиги. Или заточки… На всякий случай… — Он посмотрел назад. — Отец Венедикт, можно Чижу простить этот грех? Он же защищался…

— Бог простит, — сказал тот одними губами. — А смотреть, как Питвик стреляет, все-таки не надо…

У меня внутри словно колыхалась тяжелая вода, у самого горла. Такое вот волнение… Не страх, не тревога, а ожидание неизбежного.

Никто не попался навстречу. Мы прошли недалеко от хибары Китайца, рядом с ней тоже никого не было.

Опять потянулся узкий проход — с одной стороны кирпичные развалины пакгауза, с другой — глухая бетонная стена с остатками проволоки наверху. И тропинка среди высокой сурепки.

Тропинка вывела на берег. На свободный травянистый пятачок, загороженный со всех сторон. Слева — вытащенная на сушу баржа, справа — груда вагонеток и штабель гнилых ящиков. Из-под них тянулись и сворачивали к берегу ржавые рельсы узкоколейки. Выходили на решетчатый мосток. Он был с покатым наклоном и обрывался над водой. У въезда на мосток стояла на рельсах грузовая тележка с поручнями.

На тележке в скорченной позе, обхватив одной рукой поднятое к подбородку колено, сидел Феликс Антуан Полоз.

Несколько мальчишек, разных, но чем-то одинаково похожих на Чижа (выражением лиц, может быть?), стояли цепочкой. Спиной к Полозу. Оборванные, невозмутимые. На нас взглянули без удивления.

Чиж сказал все так же сипловато, глухо:

— Все, робины. Идите…

Они молча пошли мимо нас — в проход за нашими спинами. Шагая мимо отца Венедикта, каждый шепотом говорил «здравствуйте».

Мы подошли ближе к Полозу. И я понял, почему он не может бежать. Его правая кисть была прикована к поручню тележки черным металлическим наручником.

Тихо-тихо было. Только стрекозы шуршали крыльями. Под низким солнцем светились в сорняках мелкие желтые цветы. Блестело битое стекло. Голубела в узкой Овражной бухте вода, на том берегу курчавились заросли заброшенного сада. Чирикнул воробей, сел на поручень рядом с Полозом. Хорошо ему было, воробью. А Полозу плохо…

Но он держался спокойно. Узкое складчатое лицо его — без парика, с темной стрижкой ежиком — казалось чересчур длинным. И была на нем смесь пренебрежения и скуки.

Полоз проговорил негромко:

— Ну вот и явились. Вся компания…

— Как вы его изловили? — спросил отец Венедикт у Чижа. Тот, глядя в землю, сказал с покашливанием:

— Выследили… Он думал, что здесь искать не станут, затеряется. Полиция и не искала. Но мы знали…

— Ловкие мальчики, — снисходительно заметил Полоз. — Я не учел… Даже кандалы раздобыли.

— Добра-то… — выдохнул Чиж. И кашлянул опять.

— Ключик от кандалов у тебя? — спросил отец Венедикт. — Дай-ка мне…

Чиж глянул быстро, колюче:

— Но вы с него не снимайте! Уйдет!

— С живого не сниму, — тихо сказал отец Венедикт. И сунул ключик в складки рясы.

Полоз принужденно улыбнулся:

— Все же пришлось присутствовать на казни, святой отец…

— Не на той, на какой тебе хотелось, — отозвался отец Венедикт. — Да и не казнь это, а… уборка нечистот.

— А вот это вы зря, — серьезно возразил он. — Всегда следует уважать противника… По крайней мере настолько, чтобы выслушать его перед концом… А вы, господин Вику-лов, согласны со мной? — Он опустил ногу, сел удобнее, наклонил набок голову.

Страха в его глазах не было.

Но и у меня не было. Прежняя тяжесть растаяла. Осталось лишь досадливое нетерпение, с которым обычно хочется вытащить засевшую занозу. Будет неприятно сперва, но потом — облегчение. Надо только прижечь ранку, чтобы не осталось заразы. Я прижгу ее с сознанием, что уничтоженный мною Полоз больше никогда никому не принесет вреда.

Я вынул пистолет, сдвинул до конца ползунок регулятора мощности и муфту фокусировки. Теперь можно было уложить наповал мамонта.

Полоз наблюдал молча.

— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказал отец Венедикт. Но Чиж не двинулся — стоял, расставив ноги и глядя на свои разбитые башмаки. А Петька плечом прижался к моему левому боку.

Полоз сел поудобнее. Смотрел на меня не отрываясь. Он был в мятых брюках, в старых туфлях на босу ногу и в засаленной клетчатой рубахе. И правда будто житель Пристаней. Но это был Полоз. Он смотрел мне прямо в глаза. Змеиными своими зрачками.

— Бесполезно, — сказал я. — Ты хороший гипнотизер, но сейчас не уйдешь. — И поднял пистолет. Петька прижался ко мне плотнее.

Полоз бархатно так, сочувственно проговорил:

— Надо ли стрелять, Питвик? Выбейте полено из-под колеса, и делу конец…

И правда, этого хватило бы! Мосток с рельсами уходил к воде наклонно, тележку сдерживал только сунутый под колесо деревянный брусок. Выдернуть — и тяжелая тележка, набирая скорость, покатит к отвесу. А глубина здесь — сразу. Бывший овраг…

— Нет, — сказал я. — Лишняя гарантия не помешает. Ты слишком изворотлив.

— Ну стреляй, — согласился он с коротким зевком. — А ты когда-нибудь убивал людей? Не боишься взять грех на душу?

— А ты не человек. Ты воплощенная гнусность. Садист и некрофильская дрянь! Тебе мало было мучить отдельных пацанов, захотелось государственного масштаба… Откуда столько ненависти в одном… в одной оболочке? Что за дикий вывих природы?

Признаться, он своими зрачками все же тормозил меня. Я ощущал, что растет неуверенность. И тогда представил огненный шар над черным пароходом и взлетающие в горячий воздух ребячьи тела. А еще — как у кладбищенского забора вжимается в травку Сивка-Бурка: «Дядечка, не надо!» Тряхнул головой, двумя руками поднял «ПП». Петька у меня под боком сжался.

— Подожди, — громко сказал Полоз. — Минуту! Я хочу справедливости. Хочу, чтобы ты знал… Откуда ты взял, что у меня была ненависть? Я любил детей! Да! Любил их как раз за страдания, которые через меня посылала им судьба. За то, что этими страданиями они искупают грехи мира. За то, что вносят в мир гармонию, уравновешивая своей болью счастье других. Ибо изначально Вселенная построена на равновесии добра и зла… Я ведь уже объяснял тебе это однажды…

— Когда?!

— Недавно. Ночью…

— Значит, это был не сон?

Он мелко засмеялся, складки его лица затряслись. Худое тело — тоже…

— Межпространственник… Так и не понял, что такое сон и где граница…