Алексей Молокин - Лабух

«Что он несет, — подумал Лабух, включая звук и начиная наигрывать тему «Summertime» — какая еще, к чертям собачьим, элита?»

Мышонок с Чапой вступили, Лабух подержал немного музыкальную тему, поворачивая ее перед молчащим залом то одной, то другой гранью, потом сдунул в пространство, словно облачко серебристой пыли, и осторожно начал импровизацию.

К удивлению Лабуха, звуки падали в зал и пропадали в нем, словно монетки в бархатном ридикюле скаредной старухи. Зал не то чтобы не реагировал на музыку, нет, зал все прекрасно слышал, но филирики воспринимали музыку как нечто обыденное. Словно это полагалось им, как бесплатное питание или обязательный ежегодный отпуск. В зале не было того эха, того человеческого резонанса, который и позволяет артистам совершать чудеса.

— Элита, твою мать! — пробурчал Чапа, рассыпая горсти тихой дроби. — Не лучше глухарей!

Им скучно поаплодировали, и немного растерянный Лабух начал новую тему. Теперь он пытался играть не для зала, а для кого-то конкретно, пытался отыскать среди тысячи лиц одно, то, которое и было бы истинным лицом филирика. Но лица слипались в какой-то неопределенный комок, и из этого комка постепенно и неотвратимо лепилось безразличное уже ко всему человеческому лицо лауреата всяческих премий, бессменного директора «ящика» Козьмы Степановича Дромадер-Марии.

«Вот, значит, как, — подумал Лабух и добавил звука, пытаясь прорваться сквозь пыльные драпировки зала наружу, — ну что же, попробуем поискать на воле!»

Они начали «The Great Gig In The Sky» из «The Dark Side Of The Moon» «Pink Floyd», и голос Мышонка взлетел над космической глухотой зала, повторяя неистовый полет Дэвида Гилмора, вырвался наружу и вновь устремился к Земле. «Загадай желание... скорей, загадай желание!» И Лабух почувствовал, как там, за забором, за рядами колючей проволоки, отделяющей «ящик» от остального мира, на позициях ченчеров, словно танковые башни с вырванными орудиями, повернулись бронированные приплюснутые головы, распахивая бронепленки, защищающие слуховые каналы. Как ченчеры услышали и замерли. А на немногочисленных островках суши на Гнилой Свалке так же замерли сливы, еще не понимая, что происходит.

— Не стреляй, Болт, — сказал Ржавый, — не стреляй, не видишь, слушают!

Матерый металлист на вершине Ржавого Члена отложил бас-базуку и ответил:

— Что я, дурак, что ли, в людей-то стрелять?

В зале что-то изменилось. Казалось, тревожное закатное солнце пробилось сквозь глухие занавеси. Люди почувствовали, что там, на границе их страшненького в сущности, но такого привычного, защищенного мирка, что-то происходит. Мирок перестал быть защищенным. Это происходило постепенно, но все же случилось внезапно и неожиданно. Так кусок металла, нагреваясь, меняет цвет, но сохраняет форму до самого момента плавления, когда он из куска становится подвижной раскаленной каплей. Стенки «ящика» вдруг перестали существовать. Ченчеры еще не ушли с позиций, но уже не охраняли ни «ящик», ни его обитателей.

И тут среди филириков началась паника. Не та, когда отчаянно визжащие существа, потеряв человеческий облик, бросаются спасать собственные шкуры, нет, это была тихая и какая-то горестная паника. Последние аккорды достигли слуховых перепонок ченчеров и сливов, воротились измененными, и эта отраженная волна всколыхнула зал. Люди молча и обреченно вставали с мест и замирали, не зная, куда им идти, словно и не существовало обжитых уютных коттеджей, ухоженных газонов, словно все, к чему они привыкли за долгие годы, мигом перестало быть. Один только Дромадер-Мария так и остался сидеть на своем месте, то ли ему было все равно, то ли дела и чувства человеческие давно перестали его касаться, а может быть, его собственный мирок был настолько надежно защищен старостью, что ничто извне уже не могло в него проникнуть. Ничто, кроме смерти.

Первым опомнился комендант. Он протолкался к сцене и хорошо поставленным командирским голосом приказал: «Прекратить панику. Очистить проходы. Женщины и дети выходят первыми».

«Молодец, дедуля! — с симпатией подумал Лабух. — Хотя ничего страшного, собственно говоря, не случилось, но люди испуганы, кто-то должен сказать им, что делать дальше».

— Что это с ними? Что вы наделали! — растерянно восклицал бегающий туда-сюда по сцене мистер Фриман. — Я полагал, что вы подарите им чуть-чуть свободы, немного, всего на один вдох, а вы...

— А это и есть свобода. — Мышонок нежно погладил боевой бас. — Страшная, скажу я вам, штука, если без привычки. А главное — ее не бывает чуть-чуть.

Рядом с боевыми музыкантами мистер Фриман чувствовал себя уверенней, да и природная практичность сыграла свою роль, поэтому он довольно быстро оправился от первого шока и почти спокойно сказал: «Ну что, посмотрим, какая она, эта свобода, и с чем она вкуснее всего».

Большинство филириков уже покинуло зал, только в первом ряду тихо дремал брошенный охраной бессменный директор «ящика». Старушка-жена, так и не выпустившая из рук дурацкий портфель, пыталась разбудить его, повторяя: «проснись, Дремочка, пойдем домой...»

— Помогли бы старику, — не выдержал Чапа, — а то так здесь и останется.

— В самом деле! — воскликнул мистер Фриман. — Он ведь по-прежнему директор, никто его с должности не снимал. Пойду помогу.

Внезапно на улице закричали.

Это был просто крик, многоголосый крик без слов. Потом Лабух разобрал отдельные фразы и ужаснулся.

— Ченчеры возвращаются!

— Ченчеры идут!

— Ченчеры...

Музыканты включили боевой режим и бросились к выходу.

Ченчеры возвращались. Они вступали в городок аккуратной колонной, держа строй и даже пытаясь печатать шаг плоскими ступнями, как полагается дисциплинированным солдатам. Впереди шагал ченчер-сержант, выделяющийся своими внушительными габаритами и почти человеческой выправкой. Карабин за его плечами выглядел несерьезной игрушкой, данью традиции. Ясно было, что для того, чтобы расправиться с противником, сержанту не нужно было никакое оружие.

Ченчеры промаршировали по мирным улочкам городка, ступили на плац и выстроились на нем, образовав ровную шеренгу. Сержант, видимо, отдавал какие-то команды, потому что действия ченчеров были на диво слаженными, но команд этих не было слышно. Скорее всего, слова были ченчерам просто не нужны.

Несмотря на страх перед ченчерами, обыватели и не думали разбегаться по домам. Болезненное любопытство, подогреваемое чувством опасности, заставило их столпиться у невысокого барьера, обрамляющего аккуратно расчерченную асфальтовую площадку.

Ченчеры чего-то ждали. По неслышной команде сержанта встали «вольно», не нарушая, однако, строя. Потом сержант подобрался, повернулся к строю ченчеров и что-то прокаркал.