Фриц Лейбер - Странник (The Wanderer)

– В дом? Когда Дон там, наверху? Я собираюсь наблюдать затмение с побережья, и выдержать до конца!

– Тогда, – спокойно предложил Пол, – лучше возьми что-то потеплей, чем эта куртка. Сейчас довольно тепло, но ночная погода в Калифорнии изменчива.

– А на Луне ночи нет? Подержи Мяу.

– Это еще зачем? Если ты думаешь, что я возьму кошку в автомобиль…

– Мне жарко! Теперь возьми куртку, и отдай мне Мяу. А почему ты не хочешь, чтобы она поехала с нами? Кошки – это такие же люди, как и мы. Правда, Мяу?

– Нет. Это просто красивые животные.

– Они – как люди. Даже твой великий бог Хайнлайн признает, что коты – это граждане второго класса, почти такие же, как туземцы или феллахи.

– Меня не волнует эта теория, Марго. А попросту – у меня нет никакого желания везти в машине перепуганную кошку.

– Мяу не перепуганная кошка. Она – девушка.

– А девушки всегда спокойны? Посмотри на себя.

– Так ты не возьмешь ее?

– Нет!

В четырехстах тысячах километрах от Земли Луна медленно входила в тень планеты, из бледно-золотой постепенно становясь тускло-бронзовой. Солнце, Земля и Луна выстраивались в одну линию. Это было рядовое затмение Луны, случавшееся уже, наверное, не один миллиард раз. Действительно, ничего особенного, но из-под уютной перины земной атмосферы на этой стороне Земли, где воцарилась ночь, сотни тысяч людей наблюдали представление, которое постепенно распространялось через Атлантику и Американский континент, от Северного моря до Калифорнии, и от Ганы до острова Питкерн.

Остальные планеты находились по другую сторону от Солнца – далеко, словно люди, спрятавшиеся на другом конце огромного дома.

Звезды сверкали в темноте, словно холодные бездонные глаза, или окна, светящиеся на другом берегу океана.

Земля и Луна были похожи сейчас на одинокую пару, греющуюся у солнечного костра среди леса, темного, простирающегося на тридцать два биллиона километров. Ужасающее одиночество! – особенно если учесть, что нечто неведомое движется по лесу, все ближе и ближе подкрадываясь к костру; раздвигает черные ветви космического пространства, заставляя тревожно мерцать звезды.

Далеко в Северной Атлантике, капли морской воды упали на лицо Вольфа Лонера, вырвав его из плена кошмарных снов. И высоко на западе через последний рваный просвет в черных тучах он увидел медный щит Луны. Луна была как бы прикрыта пеленой дыма, и он знал, что это затмение, но сквозь еще неразвеявшийся сон ему показалось, будто кто-то взывает о помощи из горящего дома – Диана в опасности? Но через мгновение черные волны и сильный ветер, надувший паруса, размыли и стерли из его сознания эту беспокойную картину.

– Психическое равновесие – это ритм, – сам себе сказал Лонер.

В радиусе слышимости его голоса не было ни единой живой души и, собственно, в радиусе трехсот двадцати километров тоже; по его расчетам именно такое расстояние отделяло его от Бостона, в этом одиноком плавании с востока на запад, начатого в Бристоле.

Он проверил трос, укрепленный на руле так, чтобы семиметровая яхта не сбивалась с нужного курса, а затем спиной протиснулся в узкую – не шире, чем гроб – кабину, чтобы в ее тепле еще немножко подремать.

В пяти тысячах километрах к югу от яхты роскошный трансатлантический лайнер с атомным двигателем «Принц Чарльз», словно плавучий скальный массив, следовал сквозь невидимый туман накладывающихся друг на друга радиоволн к Джорджтауну и дальше к Антильским островам. Под климатизированным, погруженным в темноту куполом несколько пожилых людей, позевывающих по причине позднего времени, наблюдали начавшееся затмение. Из центрального зала доносились приглушенные раскаты неоджазового произведения по мотивам Вагнера. В это время капитан Ситвайз с тревогой подсчитывал по списку пассажиров количество присутствующих на корабле известных бразильских фашистов, – из этих новоявленных непредсказуемых, – отмечая про себя, что наверняка где-то опять ожидается революция.

На островке Кони, в густой тени под новым помостом, стояла худенькая Сэлли Хэррис. Закинув руки за голову, она придерживала вечно наэлектризованные волосы, и улыбаясь, терпеливо ожидала, когда наконец попытки Джейка Лешера расстегнуть бюстгальтер под черной шелковистой тканью ее элегантного суперплатья принесут какие-нибудь результаты.

– Веселого развлечения, – сказала она, – но помни, что мы должны успеть в парк, чтобы увидеть затмение с десятивершинной горки. Со всех десяти вершин.

– У-у, кому надо пялиться на Луну? Это скучно, нудно, грустно, – заявил Джейк, возбужденно посапывая. – Сэл, где, к черту, эти застежки и крючки?

– На дне сундука твоей бабушки, – проинформировала его девушка. Она подцепила декольте своими серебристыми ноготками и рванула вниз. – Магнитное устройство находится на носу, а не на корме, сухопутная ты крыса, – засмеялась Сэлли и умело повела плечами. – Вот так! Теперь понятно, почему этот бюстгальтер называют исчезающим?

– Боже! – вскричал Джейк. – Совсем как свежие горячие булочки! Ох, Сэл…

– Поиграйся, – ноздри девушки слегка расширились, – но опять же, помни, что ты обещал взять меня на горную железную дорогу. И будь добр, обходись с румянами поосторожней.

Пытаясь сквозь толщу черных туч, укутавших Никарагуа, увидеть отблескивающую металлом поверхность озера Манагуа, дон Гильермо Уолкер, сидя в самолете, пришел к заключению, что идея бомбардировки цитадели «Эль президенте» во время затмения – чисто театральная отчаянная импровизация, абсурдная, как идея режиссера «Алжирского решения» в третьем акте выпустить главную героиню Джейн на сцену обнаженной, что, однако, не спасло спектакль от полного провала.

Как оказалось, предполагаемого полного мрака во время затмения не наступило, и истребителям, высланным из «Эль президенте», не составит особого труда за считанные секунды превратить в решето эту старую колымагу, высокопарно именуемую боевым самолетом, положив тем самым конец Революции Наилучших, или, по крайней мере, прервав участие в этом предприятии дона Гильермо Уолкера, потомка и продолжателя традиций Вильяма Уолкера, известного в Никарагуа корсара середины девятнадцатого века.

Даже если ему удастся выпрыгнуть из подбитого самолета с парашютом, его все равно схватят. Вряд ли он сможет стоически выдержать обработку электрической дубинкой, предназначенной для того, чтобы подгонять скот. Да он будет вопить, как трехлетний ребенок!

Слишком светло, слишком светло!

– Ты жалкая актриска! – крикнул дон Гильермо упрямо светящейся Луне.

– Все никак не сойдешь со сцены!

В трех тысячах километрах от Вольфа Лонера и окружавших его черных туч, неподалеку от темного силуэта экспериментальной электростанции в Северне, использующей энергию приливов, валлийский поэт Дэй Дэвис, вдребезги пьяный, махнул рукой закопченной Луне, желая ей спокойной ночи. Первые проблески рассвета гасили звезды на небе.