Клайв Льюис - За пределы безмолвной планеты

Вы, конечно, правы: в рассказе вам приходится сократить время, которое я провел в деревне, потому что «ничего не случалось». Но мне жаль. Эти тихие недели, просто жизнь среди хроссов — для меня самое важное из всего, что произошло. Я их узнал, Льюис, — как это втиснуть в ваш рассказ?

К примеру, я всегда беру с собой на выходные термометр (и это спасло многих от беды) и потому знаю, что нормальная температура у хросса — 103-. Я знаю, хотя не помню, откуда, что живут они около 80 марсианских лет, или 160 земных, женятся примерно в 20 (40); что испражнения у них, как у лошадей, безвредны и для них самих, и для меня, и используются в сельском хозяйстве; что они не проливают слез и не моргают; что в праздники, которых у них очень много, они (как сказали бы у нас) «пьянеют», хотя не напиваются. Но что можно извлечь из этой отрывочной информации? Это просто живые воспоминания, их трудно выразить словами, разве в этом мире кто-нибудь сможет представить верную картину по таким фрагментам? Например, как мне вам объяснить, откуда я знаю без всяких сомнений, почему малакандрийцы не держат домашних животных и вообще не испытывают к своим «меньшим братьям» тех чувств, что мы? То есть это те вещи, о которых они сами никогда мне не рассказывали. Когда видишь их всех вместе, просто понимаешь, почему. Каждый из них для другого — одновременно и то, что для нас человек, и то, что для нас животное. Они могут друг с другом разговаривать, могут сотрудничать, у них общая этика; в этом смысле сорн и хросс общаются как два человека. И при этом каждый прекрасно сознает, что другой отличается от него самого, и кажется забавным и привлекательным, как бывает привлекательно животное. В нас дремлет какой-то неудовлетворенный инстинкт, который мы пытаемся насытить, обращаясь с неразумными существами почти как с разумными; на Малакандре этот инстинкт удовлетворяется. Домашние животные им не нужны.

Кстати, к вопросу о видах — мне очень жаль, что особенности жанра так упростили биологию. Разве мой рассказ создал у вас впечатление, что каждый из трех видов абсолютно гомогенен внутри себя? Тогда я ввел вас в заблуждение. Возьмем хроссов. Я дружил с черными хроссами, но бывают еще серебристые хроссы, а где-то в западных хандрамитах обитает большой гребешковый хросс — десяти футов ростом, чаще танцор, чем певец, и самое благородное животное, которое я встречал после человека. Гребешки есть только у мужчин. Еще я видел в Мельдилорне чисто белого хросса, но, по глупости, не выяснил, представлял ли он подвид, или же это просто какое-то отклонение, как наши земные альбиносы. И еще существует по меньшей мере один вид сорнов, кроме тех, что я видел — сороборн, или красный сорн пустыни, живущий в песках севера. По рассказам, это что-то потрясающее.

Мне тоже жаль, что я никогда не видел пфифльтриггов у них дома. Я знаю о них достаточно и мог бы «сочинить» такой визит, чтобы вставить в повествование, но думаю, мы не должны вводить уж совсем полный вымысел. «Правильно по существу» — на земле звучит отлично, но не представляю, как объяснил бы это Уарсе; кстати, я серьезно опасаюсь (см. мое предыдущее письмо), что не дослушал его до конца. И вообще, почему наши «читатели» (похоже, вы о них знаете все) о языке не хотят слышать ничего, а о пфифльтриггах — как можно больше? Что ж, поработайте над этой темой; тогда неплохо бы рассказать, что они откладывают яйца, что у них матриархат и живут они недолго по сравнению с другими видами. Обширные равнины, где они обитают, очевидно, были когда-то дном малакандрийского океана. Хроссы, бывавшие у них, рассказывали, что шли в глубине лесов через пески, «а вокруг — окостенения (окаменелости) древних волнорезов». Нет сомнения, это те темные пятна, которые мы видим на марсианском диске с Земли. И это напомнило мне «карты» Марса, которые я смотрел после возвращения — они так сильно друг с другом не согласуются, что я оставил все попытки найти тот, свой хандрамит. Если вы хотите попробовать, надо искать в районе «канала» северо-восток — юго-запад, пересекающего северный и южный «канал» не более чем в двадцати милях от экватора. Но разные астрономы видят разное.

Теперь — к тому из ваших вопросов, который раздражает меня больше всего: «Может быть, Эликан, описывая эльдилов, смешивает понятия тонкой материи и высшего существа?» Нет. Смешиваете вы. Он сказал две вещи: что у эльдилов тела иные, чем у остальных животных планеты, и что они превосходят всех разумом. Ни он, ни кто другой на Малакандре никогда не смешивал одно утверждение с другим и никогда не выводил одно из другого. На самом деле у меня есть основания думать, что существуют еще иррациональные животные с эльдиловым типом тела (помните «воздушных зверей» Чосера?).

Интересно, сумеете ли вы благоразумно обойти проблему речи эльдилов. Я согласен, что если вы начнете рассуждать об этом в сцене суда (Мельдилорн), это перегрузит повествование, но ведь сообразительные читатели спросят: как же эльдилы, которые, по всей видимости, не дышат, могут разговаривать? Мы действительно этого не знаем, почему бы не признаться в этом читателю? Я изложил Дж. — единственному из ученых, кому доверяю, — вашу теорию, что у них могут быть инструменты или даже органы, Бездействующие на воздух и таким образом извлекающие звук, но он, кажется, не слишком этим воодушевился. Ему представляется более вероятным, что они непосредственно воздействуют на уши тех, с кем «говорят». Конечно, все это очень сложно, но не забывайте, что мы фактически ничего не знаем ни о форме, ни о размерах эльдила, ни как они соотносятся с пространством (нашим пространством). Мы вообще почти ничего не знаем о них. Как и вам, мне трудно удержаться, чтобы не привязать их к чему-то в земной традиции — богам, ангелам, феям. Но у нас нет данных. Когда я пытался изложить Уарсе нашу христианскую ангелологию, он, мне показалось, воспринял наших «ангелов» как нечто отличное от себя. Но что он имел в виду — другие это существа, или какая-то особая каста воинов (ведь наша бедная старушка земля оказалась чем-то вроде полигона во Вселенной), — я не знаю.

Почему вы опускаете мой рассказ о том, как заело заслонку перед нашим приземлением на Малакандру? Если без этого описывать, как мы страдали от обилия света на обратном пути, возникнет законный вопрос: «Что ж они не закрыли заслонку?». Я не разделяю вашу теорию, что «читатели никогда не замечают таких вещей». Уверен, что я бы заметят.

Я бы хотел, чтобы вы включили в книгу две сцены — так или иначе, они живут во мне. Едва я закрываю глаза, передо мной всегда встает либо одна, либо другая.

Первая — это малакандрийское небо поутру: бледно-голубое небо, такое бледное, что теперь, когда я все больше привыкаю к земному небу, оно кажется мне почти белым. На его фоне верхушки гигантских растений (вы назвали бы их «деревьями») кажутся вблизи черными, а там, вдали, за ослепительно синими просторами вод, — акварельно-багровые леса. Тени на бледной траве вокруг моих ног, как тени на снегу. Мимо идут существа, стройные, несмотря на гигантский рост, черные и гладкие, как цилиндр; большие круглые головы на гибком стебле тела похожи на черные тюльпаны. Они поют, спускаясь к берегу озера, музыка наполняет лес тихим трепетом, словно далекие звуки органа; я едва ее слышу. Кто-то отплывает, остальные остаются. Все происходит очень медленно — это не просто отплытие, это какая-то церемония. Да, это похороны хросса. Те трос в серых масках уплыли в Мельдилорн умирать. Потому что в этом мире никто не умирает до времени, кроме тех, кого взяла хнакра. Каждому роду отмерен свой срок, и смерть можно предсказать, как у нас — рождение. Вся деревня знала, что эти трое умрут в этом году, в этом месяце; легко было предвидеть даже, что умрут они на этой неделе. И вот они отплыли к Уарсе получить последнее напутствие, умереть и быть «развоплощенными». Тела их, в прямом смысле, просуществуют лишь несколько минут; гробов нет на Малакандре, ни могильщиков, ни кладбищ. Долина торжественно провожает их, но я не вижу печали и слез. Они уверены в своем бессмертии, и друзья-ровесники остаются неразлучны. Одногодки покидают этот мир, как и появились в нем — вместе. Смерти не предшествует страх, и за ней не следует разложение.