Владимир Ильин - Профилактика

Может, объявить голодовку, чтобы постепенно уморить себя голодом?

Так ведь — не дадут, сволочи. Зафиксируют ремнями на койке и станут подкармливать из капельницы в вену. Или желудочный зонд применят. С них станется. Не хотят, чтобы я дал дуба по собственной воле. Вон, даже посуду мне подсовывают исключительно из стали и никаких колюще-режущих предметов — боже упаси! Ложкой, Альмакор Павлович, ложкой... Как в солдатской столовой.

Тяжко вздохнув, я забрал поднос с откидного окошка, дотащил его до тумбочки и без всякого аппетита расправился с одним из бутербродов. Потом поковырял ложкой омлет с зеленью, через силу проглотил полчашки кофе. Жаль, что сигареты мне не положены — заботятся о моем драгоценном здоровье. Хотя за время, которое я провел здесь, абстинентный синдром табакокурения все меньше дает о себе знать, но иногда хочется хоть чем-то отвлечься.

Можно было и не относить поднос к двери, но я знал, что на моих надзирателей это впечатления не произведет (однажды за несколько дней я накопил таким образом в камере целую груду подносов с грязной посудой и остатками еды, но меня никто не упрекнул в невоспитанности — просто-напросто, проснувшись в очередной раз, я обнаружил, что подносы забрали, пока я спал).

Ну и что теперь?

Посмотреть какой-нибудь фильм, что ли?

Я завалился на кровать и опять принялся щелкать пультом в поисках чего-нибудь интересного.

Внезапно по экрану пробежали полосы, а изображение и звук исчезли.

Знакомые симптомы. Переключение экрана в режим видеофона.

Так и есть: изображение возникло вновь, но теперь уже всю площадь экрана занимало лицо Виталия Гаршина.

— Привет, Алька, — сказал он, глядя на меня сверху вниз.

Как будто он был богом.

Если бы было можно, я бы не стал с ним разговаривать. Но по опыту прошлых переговоров я уже знал, что в таких случаях бесполезно пытаться отключить «телевизор». Для видеофонной связи, наверное, предусмотрена блокировка пульта. Хочешь не хочешь, а от дистанционного общения никуда не денешься. Принудительная трансляция, как это называется у связистов.

— Да пошел ты, — вяло откликнулся я, не меняя позы.

Гаршин не обиделся и не возмутился. Когда на тебя возложена функция парламентера, ты должен держать эмоции в узде.

— Вот что, — сказал он, — чтобы не терять времени напрасно, давай обойдемся без словесных дуэлей. Я понимаю, что у тебя есть веские причины ненавидеть нас за то, как мы с тобой обошлись. И я мог бы привести тысячу доводов в наше оправдание. Но сейчас я хочу, чтобы ты понял одно: случилось нечто такое, что делает все наши разногласия и взаимные претензии абсолютно ничтожными.

Виталий сделал паузу, видимо, ожидая моей реакции, но я молчал, и он продолжал:

— Я уполномочен официально заявить тебе следующее. Мы готовы выполнить любые твои пожелания — разумеется, в рамках наших возможностей. Если захочешь, то уже сегодня тебя отпустят на все четыре стороны. Понадобятся деньги или любые другие материальные блага — мы к твоим услугам. В общем, думай сам... Через час я свяжусь с тобой снова, и ты скажешь мне, чего ты хочешь. Пока.

Экран мигнул и, как ни в чем не бывало, принялся демонстрировать мне рекламные ролики по общероссийскому каналу.

Вот так номер!

С чего бы это мои бывшие сослуживцы так раздобрились? Ведь они наверняка не случайно решили превратиться в золотую рыбку, исполняющую мои заветные желания. Скорее всего им что-то нужно от меня взамен.

А тут и думать не надо — что именно.

Видимо, информация обо мне и о моих экстраординарных способностях просочилась в верха, а там решили приступить к эксплуатации «первой ипостаси Бога»: не пропадать же добру?!

Интересно только: чего они попросят от меня? Резкого увеличения валового внутреннего продукта страны? Оздоровления полуразрушенной экономики? Или ликвидировать политический кризис? А может, на кону стоит чья-то личная выгода?

В любом случае, гнусно все это и противно.

И ни на какие уступки Профилактике я не пойду. Пусть кусают себе локти, но я и пальцем не пошевельну, даже если меня попросят спасти людей, оказавшихся под угрозой гибели. Теперь уже — вполне реальной, а не разыгрываемой.

Кстати, надо бы просветиться насчет последних событий в стране и за рубежом — может быть, там отыщется какая-нибудь подсказка?

Я добросовестно изучил выпуски последних новостей по всем российским каналам, прихватил сообщения «Евро-ньюс», «Би-би-си» и других информканалов, насколько позволяло мое знание языков.

И ничего особенного, в принципе, не углядел.

Конечно, проблем и в мире, и у нас хватало. Стихийные бедствия, преступность, политические конфликты, застарелые и вялотекущие войны, выступления тех или иных народов против власть имущих — всего этого было в избытке. Но так было всегда, и усматривать в этом некую чрезвычайность было бы просто нелепо.

Ладно, подождем, что скажет Гаршин.

На этот раз он не воспользовался видеосвязью, а явился ко мне в темницу лично. Вид у него был сосредоточенный и мрачный. И в камеру он вошел один, а не с охранниками, как раньше.

Я даже позволил себе усмехнуться:

— Не боишься, что я кинусь, чтобы перегрызть тебе горло? Ведь от такого маньяка, как я, можно всего ожидать.

Однако Гаршин не был настроен шутить.

— Если честно, — сказал угрюмо он, — то сейчас это, наоборот, было бы желательно.

— Короче, — попросил я. — Что вам понадобилось от доброго дяденьки волшебника?

Он присел на край моей койки — других сидячих мест в камере не было — и, не отвечая, с ожесточением принялся тереть ладонями лицо так, словно умывался насухую.

Только теперь я разглядел, что лицо у Виталия серое, как застиранная простыня, под глазами набрякли мешки и что вообще он здорово сдал с того момента, когда мы виделись с ним в последний раз.

— Сначала скажи, чего ты хочешь, — наконец объявил он траурным голосом.

Я хмыкнул.

— Чего я хочу? — повторил я. — Странный вопрос...

— А все-таки?

Ладно, подумал я. Посмотрим, как ты сейчас запоешь...

— Хочу, чтобы меня не стало, — сказал я вслух.

Он вскинул голову:

— В смысле?

— По-моему, я говорю на русском языке, а не на суахили, — усмехнулся я. — Но если у тебя нелады с восприятием родной речи, могу повторить. Да, я хочу, чтобы меня прикончили. Или чтобы позволили мне самому покончить с собой. Никаких претензий к Профилактике иметь не буду — могу дать соответствующую расписку. Ну, что — можете вы исполнить это желание?

— Нет, — сказал он. — Все, что угодно, только не это...

— Почему же?

— Потому что сейчас ты позарез нужен нам, — медленно проговорил Гаршин. — Даже не нам, а всему человечеству. Так уж сложилось, что только ты можешь спасти нашу цивилизацию.