Марианна Алферова - Решетка

Говер начал собираться с вечера. Вынул из-под кровати кожаную сумку, сложил в нее белье на смену, глиняную, запечатанную воском бутылочку с бальзамом, пух дерева согди, очень целебный и пригодный для всяческих ран. И потом, как драгоценность, завернутые в кусок промасленной кожи таблицы мудрости, в которых Говер сейчас ничего не понимал, но должен был сразу разобраться после…

Говер поднял голову. Руж стоял на пороге и смотрел на его сборы. Руж, уже разделся для ночи и был в одной рубахе до колена и в деревянных башмаках на босу ногу.

— Значит, решился, — проговорил Руж, не отрывая взгляда от сумки Говера и в задумчивости почесывая переносицу.

— Да, завтра. А ты?

Руж энергично мотнул головой:

— Нет уж, я как-нибудь обойдусь.

Он хотел уйти, но Говер остановил, достал из шкафчика бутылку темно-зеленого стекла и плетеную тарелку с острым перченым печеньем. Руж оживился при виде угощенья, серые близко посаженные глаза его вспыхнули, на худой шее дернулся кадык.

— На дорожку закуска, — хихикнул Руж.

Говер разлил содержимое бутылки по стаканам. Приятели уселись на низкую жесткую кровать у раскрытого окна. Помолчали, разглядывая темную густую жидкость в глиняных стаканах. Потом выпили залпом.

— Думаю, это не так страшно, — проговорил Говер, мотая головой и запихивая в рот печенье. — В сущности — что надо? Потерпеть один день, чтобы потом обладать всем.

— Как же, всем, — недоверчиво хмыкнул Руж. — И у Мыслящих пахать будешь, как вол. Только там, говорят, не так тесно и грязно, как у нас.

Говер повернулся к окну. Несколько восковых огромных цветков согди перевесились через узкий подоконник, с белых лепестков стекал клейкий сок и образовал лужицы. Нестерпимо пряный запах наполнял комнату.

— Я так дальше не могу, — проговорил Говер, обрывая цветы и выбрасывая их на улицу. — Не знаю, как там у Мыслящих, может, вправду погано. Но здесь больше невмоготу.

— А чего тебе не хватает? — Руж ссыпал остатки печенья прямо в рот. — Плохо, что ли? Кажется, как мы живем, другие и позавидовать могут. Жратва есть, от устали не помираем.

— Не могу так, — повторил Говер. — Голова тяжелая, будто вся переполнилась, кровь ночами в ушах стучит, — он вцепился руками в волосы. — А мыслей нет. Будто ключ какой потерян… В конце концов всего один день.

— У многих за один раз ничего не выходит, — Руж нагло ухмыльнулся и почесал впалую грудь. — И во второй раз ходят, в третий, и в пятый, — он поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, двинулся к двери. Так что подумай, братец.

Говер покачал головой. Нет, уж он решился. Перерешить было бы слишком тяжело. Одетый, лег он на кровать. Сердце сильно билось, и все время делалось жарко и душно при мысли о завтрашнем. Черт с ними, с мучениями. Главное, он все поймет: таблицы мудрости, смысл Земли и Неба. Все, что знают Мыслящие, будет знать он.

Говер поднялся еще до света. Пожевал вчерашнего черствого хлеба и запил холодной водой. Взял сумку и тихо спустился вниз. В кухне, возле огромного очага уже хлопотала толстуха Хиг. Огонь капризничал и не хотел гореть. Пахло дымом и остывшей пищей.

Говер не стал откликать хозяйку, потуже затянул завязки на куртке и шагнул на улицу. Меж домами плавал густой синий туман. Ставни были еще закрыты. Повозки заспанных, закутанных в кожаные плащи торговцев, катились от городских ворот. Говер шел им навстречу, против потока. Он шел из города на Гору Мыслящих. Он — решился.

У ворот его остановили.

— Туда? — спросил один из стражников и ткнул пальцем вверх.

Говер кивнул.

— Покаж, чего несешь.

Говер замешкался, и стражник сам вырвал из его рук сумку. Проворно перетряхнул содержимое и извлек глиняную бутылочку.

— Это что? — губы его радостно расплылись.

— Бальзам.

— Ну конечно, бальзам!

Стражник ловко сколупнул воск и хлебнул прямо из горла. На секунду лицо его застыло в предчувствии радостного тепла, потом губы скривились, он затряс в воздухе руками, замотал головой и принялся плеваться.

— Я же говорил!.. Бальзам…

— Да катись ты вместе со своим бальзамом! — и стражник с размаху швырнул бутылку на мостовую.

Глиняные осколки и густые маслянистые капли брызнули в разные стороны. Несколько секунд Говер стоял неподвижно, от обиды у него дрожали губы. Потом подхватил он растрепанную сумку свою и почти бегом кинулся в ворота.

— Ничего, лишь бы стать Мыслящим, — приговаривал он, закипая от досады. — А там я…

Что он сделает, когда станет Мыслящим, Говер представлял смутно. Но желание было жгучим и томительным, как жажда.

Говер бежал по тропинке наверх, туда, где из седой хвои низких деревьев поднимались красные стены огородов и желтые купола Храма Мыслящих.

Но впустили его не в храм, а в крошечную сторожку, где уже дожидались двое. Один, седой уже мужчина с остренькой бородкой молился, крепко прижимая руки к груди. Второй, еще совсем мальчишка, обритый наголо, в меховой куртке на голое тело, сильно трусил, и постоянно отирал о куртку вспотевшие ладони. Служитель ушел, и внутрь не пропускали.

— Я тут уже в пятый раз, — сообщил человек с бородкой. — Решил для себя, что в последний.

Говеру сделалось не по себе — во рту пересохло, и в висках пребольно застучало.

— А я надеялся, что сразу.

— Кому как повезет, — умудренно сообщил сосед. — Молодым, конечно, проще. У них мозг еще свежий, его легче включить. А у нас, стариков, все сложнее. Тут еще вопрос, кто у решетки попадется. Если припечет враз, то никакого эффекта. Только пережжешься весь. Решетку-то ведь надо разогревать постепенно, чтобы боль входила капелька за капелькой.

Парнишка косился на соседа уже с неподдельным ужасом и под конец вскочил, готовый бежать. Но тут явился служитель, вручил каждому по жестяному жетончику с номером и записал всех троих в толстую обтрепанную книгу. После чего, смазав лоб всем троим какой-то темной, остро пахнущей краской, выпустил во двор, ничего не объясняя.

— У тебя какой номер? — спросил человек с бородкой. — Седьмой? Это крайний домик справа. Ну, а мне налево, — он хлопнул Говера по плечу и бодро зашагал по тропинке.

А Говер стоял и не двигался. Может, не ходить? И вообще, почему он приперся сюда? Ну, не может слышать мысли, не понимает древних вед, и таблицы мудрости для него ничто — так, пластинки серого металла, испещренные значками. Ну, тоскует его душа по ночам и рвется куда-то. И сердце стесняется, будто хочет выпрыгнуть. Ну и что? Хочется полета. До слез хочется полета.

Говер очнулся перед низеньким, в один этаж домиком с односкатной крышей — ноги сами принесли его сюда. Он отворил дверь и очутился в крошечном предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая дощатая дверь, ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.