Владимир Аренев - Вся наша жизнь

Окончательно проснувшись

/ну, почти окончательно/,

Пресветлый поискал взглядом того, кто стал причиной его пробуждения.

Причиной был Тиелиг. Он немного укоризненно посмотрел на правителя и заметил:

— Скоро полночь. Все ждут, пока вы проснетесь, чтобы отчитаться перед вами. И я — в том числе.

Пресветлый, сдвинув брови, попытался вспомнить, о чем, собственно, идет речь. Вспомнил, мысленно выбранил себя за то, что не велел стражникам разбудить правителя в урочный час, и приказал:

— Пускай все входят. Я выслушаю.

Пока Тиелиг ходил звать властимущих мира сего, Пресветлый успел немного размять затекшие конечности и привести разум в то состояние, которое было необходимо для восприятия новостей и их анализа. Глупо было бы выслушивать градоправителя, казначея или старэгха вполуха. Во-первых, обидятся, а во-вторых, их сообщения слишком важны, чтобы не уделять им соответствующего внимания.

Талигхилл уселся на свое место (порядком ему надоевшее за последние дни) и стал наблюдать, как вошедшие устраиваются в креслах.

/смещение — прыжок над пропастью, прыжок, растянувшийся на сотни веков… и длящийся одно мгновение/

— Я обдумал все то, о чем вы говорили, — глухо произнес Армахог. — И я… не согласен с этим планом.

Все ушли, и теперь в зале они остались вдвоем — старэгх и правитель. Было далеко за полночь. Свечи в фигурных канделябрах втянули оплавленные головы в толстые плечи, рыдая об уходящем времени раскаленными слезами. Эхо слов бродило по залу, задумчиво проводя ладонью по гладкой столешнице п-образного стола. Талигхилл хмурился, но слушал.

— Я считаю, у нас ничего не получится. И это слишком большой риск — если войска из башен не успеют выйти до того, как хумины обойдут ущелье с флангов, мы потеряем все. Кроме того…

— Погодите, — поднял руку Пресветлый. Потом поднес ее ко рту, чтобы прикрыть зевок. — Погодите. На сегодняшний день это — единственный план, который дает нам хотя бы надежду на победу в войне. Других планов попросту не существует.

Предложите что-либо альтернативное, и я первый воскликну: Да будет так! Но до тех пор давайте договоримся: не отвергать, но пытаться воплотить в жизнь. Помните махтас? — не дорожить частью, чтобы сохранить целое . Пускай это будет нашим девизом в предстоящей войне.

Старэгх хотел было возразить. Слов было так много, и все они способны были переубедить Пресветлого, доказать ему, что он не прав, но… Но Армахог смолчал. Наверное, он слишком устал сегодня, чтобы что-либо доказывать.

— Как будет угодно Пресветлому.

Мы помолчали.

— Не ожидал такого от старэгха, — заметил из своего кресла Данкэн. — Какой-то он мягкотелый, вам не кажется?

— Это все Тэсса, — сказал я, больше для того, чтобы не давать молчанию опять разлиться в комнатке. — Ее появление было для Армахога слишком неожиданным.

Генерал в отставке зевнул:

— Мне кажется, это мало его оправдывает. Знаете, однажды в моей практике…

Я мысленно воздел очи к небесам в немом укоре: За что?!.. Небеса, в отличие от генерала, безмолвствовали.

Наконец наш повествователь завершил рассказ из серии Неопубликованные (и ненаписанные) мемуары , и все мы, с заметным оживлением, встали, направляясь к выходу. Как говорится, от греха подальше.

В Башне , как и в древнем Гардгэне, уже наступила полночь. Вялые и сонные, но с урчащими желудками, мы поднялись в Большой зал.

Стол там был накрыт, и свежие, еще дымящиеся блюда несколько развеяли нашу сонливость — но не надолго.

Пожелав всем спокойной ночи (с учетом последних событий — в прямом смысле этого слова), я поплелся к себе в комнату, где и уснул. Без сновидений.

Удивительно, но меня никто не разбудил. Не успели.

За семь дней я привык вставать в одно и то же время, так что теперь совершил над собой сей маленький акт вандализма без особого напряга.

Лучше так, чем слышать стук в дверь и бесстрастный голос: Вставайте, господин! — когда вставать ну совсем не хочется. И чем настойчивее тебя будят, тем больше не хочется — прямо какая та пропорциональная зависимость. А когда сам себя заставляешь покинуть теплую уютную постель, то и винить некого. Кроме себя.

Я успел одеться, посетить ванную комнату и прочие утренние места, вернулся в номер, а за мной так никто и не пришел.

Несколько обиженный подобным невниманием со стороны слуг, я отправился в Большой зал, попутно размышляя над тем, что же такого исключительного могло произойти. Может, приехали-таки спасатели и отволакивают в сторону ту глыбу у входа? Да нет, пожалуй, это бы происходило шумно и сенсационно, с восхищенными комментариями господина журналиста, со вспышками и непременно с фотографированием на фоне работающих спасателей. Я бы обязательно проснулся.

Что тогда?..

Не гостиница, а вместилище загадок!

В Большом зале я и впрямь обнаружил неплохой шанс прояснить ситуацию. У дальнего края стола одиноко сидел Данкэн и сражался с каким-то салатом — героически, надо отметить, сражался, — и потихоньку побеждал.

— Доброе утро! — я поприветствовал его, но журналист лишь на мгновение оторвался от блюда, чтобы небрежно кивнуть.

— Понимаю, вы заняты, но может быть, все-таки уделите минутку внимания? — ядовито поинтересовался я.

— Насчет того, что никто вас не будил? — хмыкнул Данкэн.

— С чего бы такая проницательность?

— Просто вы очень скучный и предсказуемый человек, Нулкэр, — лениво протянул журналист. — Ваши вопросы написаны на ваших губах еще до того, как вы успеваете их открыть. Губы, разумеется.

— Сомнительный комплимент.

— Точно, — согласился Данкэн. — Что же касается вашей покинутости и забытости , то все просто. Сегодня не будет повествований.

— По какой причине? — удивленно спросил я.

— Карна плохо себя чувствует и просила, чтобы денек повременили — дали ей прийти в себя.

Мугид согласился.

— Но еще вчера в точно таком же случае господин повествователь не временил . А юноша в очках ведь не внимал ему, так что…

— Что мне в вас нравится, так это ваши умозаключения, — заметил журналист. — Я тоже подумал о чем-то подобном и решил даже навестить очкарика дабы уточнить кое-какие детали.

— Ну и каковы результаты?

— Никаких, — развел руками Данкэн. И, разумеется, замолчал, давая мне возможность спросить.

Я спросил.

— Почему?

— Потому что еще не ходил к нему, — объяснил журналист. — Позавтракаю — пойду.

— С собой не приглашаете? — мне почему-то казалось, что ответ я и так знаю.

— Нет, — тон Данкэна стал серьезнее. — Потому что мне одному мальчик, может быть, и расскажет, что с ним случилось, а нам обоим — вряд ли.