Луи Буссенар - Десять тысяч лет среди льдов

— Но все же мы давали жалованье своим работникам!

— А разве наши Мао-Чин работают даром? Мы даем им все, в чем они нуждаются: жилище, платье, пищу, когда они заболеют, — их лечат, когда состарятся, — дают убежище. Ну, а вы-то делали ли это для своих?

— Не буду спорить, чьему рабочему, нашему или вашему, жилось лучше, — скажу лишь, что всякий рабочий имеет право на свой труд. То, что вы даете вашим Мао-Чин, они делали бы и сами, стало быть, легко могли жить и без вас.

— Вы, кажется, забываете, что они — побежденные, а мы их хозяева. Все, что здесь ни есть, принадлежит нам; они не могут и не должны иметь собственности; наша воля для них закон, так как они существа гораздо низшие нас. Поняли ли вы? — закончил Та-Лао-Йе, мелодичный голос которого принял в эту минуту несколько жесткий оттенок.

— Увы, — со скорбью подумал про себя Синтез, — так именно рассуждали и поступали во времена моей молодости рабовладельцы. Таких воззрений держались Южане, пока ужасная война с Северными Штатами не окончилась их поражением и не заставила их отказаться от рабства. Но какое возмездие теперь со стороны потомков дяди Тома!

Группа воздушных путешественников в молчании продолжала свой полет, между тем как Синтез, углубившись в свои размышления, созерцал с высоты реки, ручьи, леса, поля, селения, несчастных Мао-Чин, согнутых над работою или тихо подвигавшихся по дорогам. Временами Синтеза и его спутников обгоняли «мозговые» люди, неслышно скользившие в воздухе подобно созданиям фантазии.

Та-Лао-Йе первый прервал безмолвие, которое почтительно сохраняли его товарищи, люди более молодые и, по-видимому, ниже его стоявшие в таинственной иерархии Мозгового государства.

— Что, — обратился он к Синтезу, — не ускорить ли нам свой полет? Мы тогда скорее достигнем Томбукту и немного отдохнем в этом городе, прежде чем продолжать свое путешествие вокруг земли.

— Охотно, Та-Лао-Йе. Но предварительно я желал бы получить от вас еще некоторые сведения относительно вашей организации, чтобы мне можно было всецело, не развлекаясь посторонними мыслями, посвятить себя изучению тех чудес, какие вы мне покажете… Я человек методический, немного педант, если вы хотите, и не люблю заниматься несколькими вещами зараз.

— Спрашивайте, спрашивайте, Шин-Чунг, я в вашем распоряжении…

— Вы говорите, мы теперь направляемся в Томбукту, город, служащий вам обычным местом жительства. Объясните же мне, пожалуйста, какова ваша семейная организация, каковы ваши отношения, между собою и к Мао-Чин, — владеет ли каждый из вас одним или несколькими рабами, или ваше господство простирается на всю расу? Каковы, наконец, ваши занятия?

— Я постараюсь кратко, но ясно ответить вам на эти вопросы, свидетельствующие об интересе, какой вы питаете к нашей семейно-общественной организации. Насколько могу, я сейчас посвящу вас во все тайны последней. Но прежде позвольте осведомиться, как вы себя чувствуете в данную минуту?

— Превосходно.

— Значит вы довольны нашим способом передвижения?

— Я считаю его чудесным и сожалею лишь о том, что мои годы не позволят мне вполне овладеть им. Не затрудняет ли только вас самих, Та-Лао-Йе, моя переноска? Не чувствуете ли вы утомления?

— Нисколько! Мы даже не знаем, что вы разумеете под словом «утомление», так как развитие нашей физической силы бесконечно. Притом же ваше тело, находясь среди окружающей нас нервной атмосферы, весит не более пуха… Однако, возвращусь к вашим вопросам. Что касается семейной организации, то наши предки были многоженцами, но вот уже пять или шесть тысяч лет, как у нас господствует моногамия, хотя закон и не ограничивает числа жен у каждого гражданина. Та же самая свобода царит у нас и относительно жилища каждого семейства.

— Как?! Разве у вас нет определенных жилищ, где бы вы обитали постоянно, где бы воспитывались ваши дети и где бы жили ваши слуги?

— И да, и нет. Иначе говоря, у нас дома составляют общественную собственность. Каждый выбирает себе то или другое помещение, живет в нем более или менее продолжительное время, затем в один прекрасный день покидает свое жилище, или в силу необходимости, или просто по прихоти. Выстроенные из массивного фарфора, наши дома крайне прочны и могут служить целому ряду поколений. Если число их оказывается недостаточным, то Мао-Чин строят новые.

— Это напоминает меблированные отели американцев моего времени, — заметил Синтез. — Ну, а как живут Мао-Чин?

— Мао-Чин прикреплены к известному жилищу и окружающему последнее участку земли. Каждую минуту в продолжении всей своей жизни, они должны быть готовы услуживать господам, кто бы последние ни были, и заботиться об удовлетворении нужд, как наших, так и своих… Таким образом, если кто-нибудь из нас переселяется, то на новом месте он находит и дом, и слуг, и все необходимое для жизни.

— При такой системе вы должны очень мало жить семейной жизнью. Есть ли у вас даже время заниматься воспитанием ваших детей?

При этом вопросе взрыв хохота вырвался у спутников Синтеза. Та-Лао-Йе поспешил прекратить этот прилив веселости.

— Простите наш смех, — сказал он, обращаясь к Синтезу, — мы вовсе не хотели оскорбить вас, но нам странно слышать предположение, что мы, «мозговые» люди, сами воспитываем своих детей.

— Как же иначе? — с удивлением воскликнул Синтез.

— Очень просто, наших детей сначала воспитывают женщины Мао-Чин; они дают им необходимую пищу, заботятся, ухаживают за ними, пока малютки не начнут лепетать первые слова и не начнут делать первых шагов по земле, — подобно Мао-Чин, — и в воздухе, — подобно своим родителям.

— Это мне кажется вполне разумным. Что же делают с вашими детьми потом?

— Потом их воспитывают, опять таки сообща, в особых заведениях, под руководством опытных воспитателей.

— И, наверное, эти воспитатели уже не принадлежат к расе Мао-Чин?

— Нет, ими могут быть только представители нашей расы — «мозговые» люди.

— Извините, Та-Лао-Йе, я здесь остановлю вас. Вы сейчас говорили мне о полном равенстве, которое будто бы существует между всеми вами, представителями совершенной расы… Вы говорили, что свободная воля каждого служит единственным правилом вашей жизни… Но скажите теперь, как же согласить с этой совершенной свободой рабское подчинение правилам, вытекающее из указанных вами педагогических занятий?

— Какое же рабское подчинение? Правда, у нас никто не может отказаться от педагогической деятельности, так как наши законы положительно приказывают каждому гражданину безвозмездно отдаться воспитанию юношества. Но у нас никто и не думает уклоняться от этой обязанности, самой благородной, самой возвышенной, какую только могут иметь отцы семейств.