Мэрион Брэдли - Смерть среди звезд

Я взяла фосфоресцирующую иглу, предназначенную для введения лекарств через наружный покров негуманоидов, проколола шарик и набрала шприцем дозу прокаламина. После этого, зажав в кулаке пластиковый шарик со все еще погруженным в него кончиком иглы, я скользнула обратно в каюту, к чужаку, все еще недвижимо распластанным в своем гамаке.

Паника вновь стала овладевать мной, когда до меня дошло, что неизвестно, куда вводить стимулятор, а самое главное — как это сделать в условиях невесомости. Ведь это, наверное, непросто даже для обученного человека. Тем не менее, у меня не было выбора и я осторожно приподняла одну из лишенных кожи «рук». Я не переставая размышляла о том, как мне узнать, правильно ли выбрано место для инъекции. Мне удалось преодолеть отвращение, хотя инстинкт из отдаленного прошлого землян подсказывал мне, что лучше будет бросить нечеловеческую плоть, съежиться от ужаса и завопить, как сделали бы на моем месте мои обезъяноподобные предки. Покрытая слизью мембрана была горячей и неприятно скользкой на ощупь. Я боролась с подступающей к горлу тошнотой, одновременно пытаясь найти место, куда следовало ввести иглу.

В невесомости нет ни постоянства, ни направления. Шприц для подкожного введения, как известно, действует по принципу поршня, но задачей номер один было проколоть оболочку плоти. От парения в невесомости у меня закружилась голова и я поняла, что если в ближайшие минуты не сделаю инъекцию, то не смогу ее сделать совсем.

Мгновение я колебалась, из глубин подсознания поднялись мысли о том, что если чужак умрет, я лишусь мерзкого соседа и мое межпланетное путешествие станет вполне сносным. Но я быстро справилась с соблазном и, крепко сжимая шприц, попыталась преодолеть дурноту и нарушение пространственной ориентации, из-за чего терадианин казался то над, то подо мной.

Мой центр тяжести переместился куда-то вниз и я боролась с приобретенным мною во время предыдущих полетов желанием свернуться в клубок и так парить в невесомости. Я приблизилась к терадианину. Я понимала, что если бы смогла сблизиться с ним на минимальное расстояние, то наши два тела создали бы совместный центр притяжения масс и я смогла бы наконец сориентироваться в пространстве и ввести терадианину лекарство.

Маневр был не из приятных, поскольку чужак был без сознания, его тело было дряблым и контакт с ним вызывал тошноту. Ощущение толстой, покрытой слизью конечности, слабо вздрагивающей в моей руке, было омерзительным. В конце-концов мне удалось сблизиться с ним достаточно, чтобы образовался общий центр тяжести — ось, вокруг которой я парила, подвешенная в невесомости.

Я подтянула в этот центр, то есть в узкий зазор между собой и терадианином, его «руку», поднесла к ней шприц и решительно уколола.

К несчастью, мое движение оказалось слишком резким, оно нарушило слабое искусственное притяжение, и тело Хаалфордхена снова опустилось в гамак. «Рука» поплыла вниз и игла выскочила из нее. Я едва подавила в себе вскрик отчаяния, злость обуяла меня, я взмахнула рукой и… кубарем полетела через всю каюту к противоположной стене.

Возвращалась я медленно и осторожно, сцепив зубы. Со злости я схватила «руку» терадианина, которая уже почти не вздрагивала, и плавно — каждое резкое движение снова отбросило бы меня от него — завела ее под ремень и затянула его.

Терадианин, наверное, еще ощущал боль, потому что его конечность дернулась, и я чуть было не отлетела назад. Но мне удалось зацепиться ногами под рамой гамака, а свободной рукой я крепко держалась за ремень, которым был прикован чужак.

Так я продолжала безуспешно тыкать иглой в «руку» чужака, пока, совсем отчаявшись, я уразумела, что единственная надежда — надавить на шприц всей массой своего тела. Я рванулась вперед и это судорожное движение кинуло меня к телу терадианина. Хотя в невесомости вес у меня отсутствовал, но за счет момента движения удалось вонзить иглу глубоко в плоть руки чужака. Я до отказа вдавила поршень шприца, затем медленно приподняла голову и… увидела матроса, который, просунув голову в дверной люк, с отвращением смотрел на меня. С места, где он стоял, получалось, что я нахожусь под терадианином, прижавшись к нему.

Под его ледяным, полным презрения взглядом, я онемела. Я потихоньку вытащила иглу из тела терадианина. Холодный осуждающий взгляд матроса изменился. Теперь он глядел на меня с выражением, средним между ужасом и обвинением.

Мне казалось, что время застыло, и прошли века, пока он торчал в дверях, с лицом, вытянувшимся над тесным воротничком его черной кожаной униформы. Затем, так и не сказав ни слова, он не торопясь убрал голову из люка, диафрагма сжалась за ним, оставив меня наедине с тошнотворным ощущением гадливости и почти истерической вины.

Я свернулась в клубок, продолжая сжимать иглу в высоко поднятой руке, мои нервы не выдержали и я разрыдалась как последняя дурочка.

Я долго не могла совладать со своими нервами, и не успела даже удостовериться, жив ли еще Хаалфордхен, когда раздался сигнал, означавший, что наступило время приема пищи и обед послан по пневмопроводу в мою каюту. Я апатично отодвинула дверцу в стене.

Все еще думая о том, какой же дурой я себя выставила, я перенесла свой обед к гамаку и установила его в специальные гнезда. После этого, взглянув на фигуру, безжизненно свисавшую на ремнях безопасности в соседнем гамаке, я пожала плечами, оттолкнулась и снова отправилась по воздуху через всю каюту, чтобы принести Хаалфордхену фосфоресцирующие тюбики.

Негуманоид издал усталый звук, который я приняла за признание. Чувствуя, что еще немного, и я сойду с ума, я закрепила рядом с ним тюбики и вернулась к своему гамаку, чтобы заняться непростой проблемой приема пищи в условиях невесомости.

Поев, я отправила тюбики обратно в желоб пневмопровода. Я прекрасно понимала, что мне предстоит весь путь провести в каюте. На звездолетах пространство ограничено до минимума. Здесь не предусмотрено помещений для прогулок пассажиров, всюду теснота и оборудование, требующее квалифицированного и осторожного обращения, а команда обычно слишком занята, чтобы следить за томящимися бездельем туристами.

В аварийных ситуациях пассажир может вызвать члена команды, нажав кнопку звонка. Но в остальном мы были предоставлены сами себе.

Я задержалась на полпути к гамаку Хаалфордхена. Его тюбики с пищей казались нетронутыми, и я спросила его:

— Может, вы бы попробовали съесть что-нибудь?

Его бесстрастный голос стал совсем слабым и каким-то скрипучим, а слова — невнятными. К тому же построение фраз стало неправильным, и к ним примешивались слова его родного самарранского языка — он пытался переложить дословно свои мысли на понятный мне язык.