Сэмюель Дилэни - Время, точно нитка самоцветов

...Регина Аболафия, затянутая в белый шелк, скупо и строго подкрашенная, слушала, поглаживая пустой бокал. На груди ее красовалась инкрустированная медная брошка. Мало, кого озадачивало, что ее, привыкшую быть в центре внимания, бесцеремонно оттеснили на второй план.

— Я борюсь с ними, — сказала Эдна. — И Ястреб. И Льюис, и Энн. В конечном счете, вам остается довериться нам. — И голос ее обрел властную высоту, доступную лишь Певцам.

И тут ткань беседы рассек смех Ястреба.

Мы обернулись.

Он сидел у живой изгороди, поджав ноги.

— Смотрите... — шепнул он, глядя на Льюиса и Энн. Она, тоненькая и светловолосая, и он, смуглый и очень высокий, замерли, закрыв глаза, трепеща от волнения (губы Льюиса разомкнулись).

— Боже, — прошептал кто-то, кому не мешало бы и помолчать, — они же собираются...

Я смотрел на Ястреба, — ведь очень редко выдается возможность видеть слушающего певца. Он замер в немыслимой позе абсолютного внимания; вены на шее набухли, ворот рубахи разошелся, приоткрыв края двух шрамов. Быть может, я был единственным, кто это заметил.

А Эдна уже оставила бокал, заранее горделиво улыбалась; и Алексис, хлопочущий у бара-автомата (гордости аристократических домов), встрепенулся и, махнув рукой вырубил ток. Урчание оборвалось, сделав тишину абсолютной — и лишь порыв ветерка (искусственного или настоящего трудно сказать) прошелестел по ветвям последним, робким и почти неуловимым шепотком: «ш-ш!»

И возник Голос. А за ним, вместе с ним — второй. Льюис. Льюис и Энн.

Энн. И снова — дуэт. Началась Песня.

Певцы — это те, кому дано познать суть вещей и, познав, поведать о ней незрячим, даже тем, кто слишком горд, чтобы слушать. Умение понять и рассказать — вот, в сущности и все, что делает простого смертного Певцом.

Объяснить точнее, увы не могу. И никто не сможет — в этом я уверен...

Давным-давно, в Рио... восьмидесятишестилетний Эль Посадо увидел, как рушится квартал небоскребов, прибежал на Авенида-дель-Соль и принялся импровизировать стихами (что не так уж и трудно на богатом рифмами португальском), слезы ручьями текли по запыленным щекам, а голос совершенно не гармонировал с пальмами, зеленеющими на залитой солнцем улице. Несколько сот человек остановились послушать; потом еще сотня; и еще одна. Потом они рассказали то, о чем услышали, еще нескольким сотням.

Три часа спустя все эти сотни явились на место катастрофы, с одеялами, едой, деньгами, лопатками и, что самое удивительное, с готовностью и способностью объединиться. Ни один объемный репортаж о катастрофе не оказывал подобного воздействия. Исторически Эль Посадо принято считать первым Певцом. Второй была Мириамни из укрытого куполом города Лакс.

Тридцать лет ходила она по металлическим мостовым, воспевая красоту колец Сатурна — колонисты не могли смотреть на них невооруженным глазом из-за распространяемых ими ультрафиолетовых лучей. Но Мириамни, с ее необычными катарактами, шла на заре дня на окраину города, видела и возвращалась, чтобы спеть об увиденном. Все это не имело бы ровно никакого значения, если бы в те дни, когда она почему-либо не пела, не падал курс акций на фондовой бирже Лакса и не росло число преступлений, связанных с насилием.

Объяснить это никто не мог. Оставалось лишь провозгласить ее Певицей. Но почему появились Певцы?

По мнению некоторых, такова была стихийная реакция на средства массовой информации, подчинившие себе нашу жизнь. Распространяя информацию по всем мирам, голограммовидение, радио и аудио одновременно отчуждают человека от личного опыта. (Сколько бедняг ныне ходят на стадионы и митинги с приемничками в ушах, помогающими им убедиться в реальности того, что они видят?) Первые Певцы были признаны и провозглашены таковыми окружающими их людьми. Затем наступил период, когда любой желающий мог объявить себя Певцом, и люди либо признавали их, либо глумились и предавали забвению. Однако к тому времени как меня бросили на крыльцо дома, где я был не нужен, в большинстве городов уже установили неофициальную квоту. Если появлялась вакансия, того, кто ее должен заполнить, выбирают остальные Певцы. Конечно, необходимы поэтическое и сценическое дарование, но главное — та искра божья, что высекается при ударе молота гения о наковальню славы, куда тотчас же попадает Певец. Что до Ястреба, то еще в пятнадцать лет он прославился необычайно талантливой книгой стихов. Он выступал с ними в университетах, однако широкой известности добился не сразу, и поэтому, когда мы случайно встретились в Центральном парке, был крайне удивлен тем, что я вообще о нем слышал (я как раз провел тридцать славных деньков в качестве гостя города, а в библиотеке «Гробницы» попадаются просто поразительные вещи). Это было через несколько недель после его шестнадцатилетия. До официального объявления его Певцом оставалось еще четыре дня, но ему уже сообщили о предстоящем. До рассвета мы сидели на берегу озера, рассуждая о свалившейся на его плечи ответственности. Спустя два года он все еще остается самым молодым Певцом в шести мирах. Отметим: Певцу необязательно быть поэтом, однако большинство из них либо поэты, либо актеры. И все-таки в их список входят один докер, два университетских профессора, одна наследница миллионов фирмы «Силитакс» (Пользуйтесь канцелярскими кнопками «Силитакс!») и по меньшей мере два типа с такой сомнительной репутацией, что даже вечно падкая на сенсации Рекламная Машина не пропускает сведения о них дальше корректоров. Но независимо от своего происхождения, эти столь разные восхитительно-живые мифы пели о любви и смерти, о смене времен года и крахе иллюзий, о правительствах и дворцовой страже. Они пели перед миллионноголовыми толпами и перед небольшими компаниями людей, и для одинокого работяги, бредущего домой с городской верфи, и в глухих закоулках, в уютных вагонах пригородных поездов, в роскошных садах на вершинах Двенадцати Башен, на аристократическом званом вечере у Алексиса Спиннела. Но с тех пор как возник институт, воспроизводить «Песни» Певцов при помощи технических средств (включая публикацию текстов) строжайше запрещено, а закон я чту, как чтят закон только люди моей профессии. И потому вместо песни Льюиса и Энн предлагаю вам данное, пусть и бессмысленное, разъяснение.

Песня оборвалась внезапно — и Певцы открыли глаза. На лицах их отразилось то ли замешательство, то ли презрение.

Ястреб еще не очнулся; на губах его сияла слабая, удивительно беззащитная улыбка восторга. Глаза Эдны сверкали. Я же... нельзя судить, не видя себя со стороны; но было ощущение опустошенности, покоя и нежной печали. Льюис и Энн пели неподражаемо.

Алексис очнулся быстрее других. Заботливо оглядев гостей, он снова включил бар — и тот, рыча, обрушился на гроздья льда. Слушатели приходили в себя, но аплодисментов не было, лишь восторженные возгласы шепотом и приглушенно-тихий обмен впечатлениями. Регина Аболафия негромко заговорила с Алексисом. Я попытался прислушаться, но мой бокал уже был готов.