Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет

Все тучи, вся пасмурность и дождливость нашего хмурого материка остались за горами, за лесистой грядой, а здесь размыто-голубое небо, лишь слегка прошитое легкими, стремительными облачками, и солнце, солнце, солнце, по которому мы уже успели так соскучиться!

Андрюшка Челидзе рядом со мной вопит от восторга, и трое мальчишек за спиной бьют каблуками в пол машины, и прыгают на сиденье, и оглушают меня криком: “Море! Море! Море!”

Через полчаса мы уже на пляже, в купальниках, и мальчишки бегают в полосе прибоя, поднимая тучи брызг и захлебываясь от восторга, а Бирута бегает по воде за ними и, надрываясь, кричит:

– Ребята, выйдите на берег! Ребята – сразу в воду нельзя! Ребята – на берег!

Ее никто не слушается, и тогда вмешиваются мужчины. Али, я, Бруно, Доллинг и еще несколько парней, взявшись за руки, вытесняем ошалевших мальчишек на берег. Мальчишки ворчат, но покоряются грубой силе старших.

Когда наша цепь рассыпается, я вижу на краю ее Женьку – громадного, широкоплечего, волосатого. Я замечаю, что он глядит на меня, хотя за темными стеклами защитных очков и не видны его глаза.

Почему-то я тоже останавливаюсь и гляжу на него, хотя отлично понимаю, что лучше бы этого не делать. Но отвернуться не могу – гипнотизирует он меня, что ли?

Он делает ко мне несколько шагов, протягивает руки.

– Добрый день, Сандро! Сто лет тебя не видал!

– Здравствуй.

Мы на виду у всех. Я не могу не протянуть ему руки. Для этого у меня должны быть такие основания, которые можно сразу бросить в лицо, при всех. А у меня нет их. Женька упорно выскальзывает из них все время. И поэтому я протягиваю ему руку, хотя сам себя презираю за это.

Он жмет ее долго, крепко, любовно и, не выпуская, вытягивает меня из полосы прибоя на берег.

– Должен тебя поздравить! – говорит он. – С лабораторией! С тем, что ты – в ней! Доволен?

– Да.

– И я рад за тебя! – Голос его звучит бархатисто, ласково, обволакивающе. – Там твое настоящее место. Теперь ты сможешь сделать все, что не успел на Земле.

– Почему ты так заботишься обо мне, Женька?

Мы уходим по пляжу все дальше и дальше от кричащих и бегающих детей. Приятно горячит подошвы нагретый солнцем мелкий песок, приятно уходят в него пальцы ног. Только здесь, в зоне отдыха, и можно походить босиком. И больше нигде нельзя на нашем материке.

Женька резко, удивленно поворачивает ко мне голову.

– Не понимаю твоего вопроса, Сандро.

– Чего уж не понять?

Он сожалеюще разводит руками.

– Видно, ранний склероз. Что ты имеешь в виду?

– Твое выступление на последнем Совете.

– А-а!.. – По Женькиному лицу расплывается широкая, самодовольная улыбка. – Тебя задело, что предложил именно я? Ты хотел бы наоборот?

– Что – наоборот?

– Ну, чтобы у тебя была возможность кого-то предлагать?

Я усмехаюсь. Уже упивается... Рано!.. А ведь прав был Бруно тогда, после нашего собрания, когда говорил с Маратом о Женьке!..

– Нет, Женька! – отвечаю я. – Не хотел бы! Например, я не стал бы предлагать тебя!

– В этом-то я не сомневаюсь! – Женька улыбается уже саркастически. И бархатистость из его голоса уже куда-то исчезла. Обыкновенный голос теперь. Даже неприятный – жесткий, резкий. – И в этом твоя главная слабость, Сандро! – Женька произносит это вполне сожалеюще. – Ты никогда не умел подняться над личным. И поэтому никогда не сумеешь подняться вообще. Твой удел – только техника.

– А твой? Подняться вообще? Над людьми подняться?

– Ты упрощаешь, Сандро. Как всегда. Это хорошо в электронике. Там помогает. А в жизни приводит к грубым просчетам.

– Для меня жизнь – не шахматная партия. Я не рассчитываю в ней каждый ход.

– Это я давно заметил. Еще в школе. Талантливые люди обычно ведут себя так. Они могут позволить себе такую роскошь. Но потому же они обычно и не поднимаются над своими талантами. Чтобы подняться выше – надо быть шахматистом в жизни.

– Метишь в гроссмейстеры?

– Опять упрощаешь! Ты вот отлично понимаешь радость технического открытия. И никак не можешь понять другую радость – открытия общественного. Первым высказать то, что еще только смутно зреет в головах многих людей. Первым точно сформулировать и высказать то, что им надо, чего они хотят. И видеть после этого благодарность в их глазах. Порой даже восхищение... Поверь, это радость не меньшая. Жаль, она незнакома тебе. Нужно ее испытать, чтобы понять. И может, это тоже талант? Талант организатора?

– Не надо тумана, Женька. Не надо красивых фраз. Я все понял. Тебя понял.

– А я тебя опять не понимаю.

– И ты меня понимаешь. И потому боишься. И потому хочешь хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь заткнуть мне рот. Так ведь?

– Не так! – почти кричит Женька и поворачивает назад. Я поворачиваю за ним, и мы возвращаемся по горячему мелкому песку к морю, к прибою, к шумящим детям. – Не так! – повторяет Женька. – Я действительно считаю, что ты будешь хорошим руководителем лаборатории. Лучшего – не знаю! Я хуже. Грицько – хуже. Это мое убеждение! Я его высказал. Тут – твое! Если бы тебя назначили председателем Совета – я выступил бы против. Тут – не твое! Я тебя не боюсь и не ищу в тебе выгоды. Я думаю об обществе. Пойми – об обществе! Ты способен мыслить такими категориями?

– Где уж нам, ползучим эмпирикам...

– Я хочу предупредить тебя, Сандро... – Женька вдруг, резко замедлив шаги, осторожно кладет мне потную руку на плечо. Я непроизвольно, инстинктивно вздрагиваю и смахиваю плечом его руку. Но он, кажется, не замечает этого или делает вид, что не замечает, и опять говорит вкрадчиво, бархатисто: – Тебе очень давно хочется говорить обо мне пакости. Ты всегда сдерживался, и я всегда уважал тебя за это. Может, это единственное, что вызывает у меня уважение к тебе. Но сейчас ты взбешен, хотя я и рассчитывал на другое. Видно, не такой уж я хороший шахматист, как ты думаешь. Далеко еще мне до гроссмейстера... Ты можешь сейчас не сдержаться – и все испортишь себе. Пойми – не мне, а себе! Испортишь надолго. А я отношусь к тебе лучше, чем ты думаешь. И поэтому предупреждаю...

– Значит, все-таки боишься?

– За тебя!

– Мы вернулись к началу, Женька. Почему все-таки ты так заботишься обо мне? Что тебе до моих ошибок?

Я говорю это и уже не жду ответа. Теперь это чисто риторический вопрос. И Женька понимает, что я не жду ответа. Женька не отвечает. Да и что он мог бы ответить?

...Мы плаваем и загораем целый день. Мы играем на пляже мячом, и я гоняюсь в пятнашки вместе с Андрюшей Челидзе и его друзьями. Потом мы обедаем в тени деревьев, на полянке возле палаток. А после обеда весело, целой ордой, разбиваем новые палатки – для тех, кто придет сюда строить дома, для тех, кто будет жить здесь в долгие дни господства северного течения.