Дэвид Вебер - Меж двух огней

– Бейкер-два! – выкрикнул Эрнандо.

Штурман и рулевой безукоризненно завершили маневр. Корабль продолжил вращение вокруг продольной оси, но сама эта ось развернулась почти перпендикулярно к вектору движения республиканцев, и едва орудийные порты оказались обращены в сторону противника, грянул второй залп. На этот раз Эрнандо использовал не только гразеры, но и ракеты. Залп был направлен в открытые горловины импеллерных клиньев кораблей НРХ, а когда орудия левого борта выстрелили, защитные стены правого борта резко отключились. Из своих отсеков вылетели шесть ЛАКов и устремились к тяжелым крейсерам с ускорением в шестьсот g .

Хевы сделали все, что могли, но первый разрушительный выстрел уничтожил их электронные системы. Центральная система контроля ведения огня еще кое-как теплилась, пытаясь как-то разобраться в ситуации и упорядочить ее, тем временем включались вспомогательные системы. Уцелевшее оружие работало под управлением местной системы аварийного контроля, в полной зависимости от собственных установленных на орудиях датчиков и компьютеров наведения. Большинство из них не могли даже определить, где находится в данный момент «Шахерезада», и их отчаянные запросы перегрузили каналы связи. Системе нужно было время, чтобы оправиться от такого ужасного удара… а времени у крейсеров не было. У них оставалось лишь пятнадцать секунд, и в «Шахерезаду», в ответ на ее второй разрушительный бортовой залп, выстрелил один-единственный лазер.

Крейсер Вебстера вздрогнул, когда этот единственный луч ударил в небронированный корпус; завыли сигналы аварийной тревоги. Третья ракетная пусковая исчезла в облаке плазмы, взрывом снесло переборку первого причального отсека и уничтожило несколько катеров и бот (ни на одном, к счастью, не было экипажей). Семнадцать человек погибли и одиннадцать были ранены, но при всем при этом «Шахерезада» отделалась невероятно легко.

Второй бортовой залп Эрнандо не был столь точен как первый: много было факторов, которые менялись слишком быстро, для того чтобы он успел учесть их и достигнуть первоначальной точности. Но и этого хватило для совершенно беззащитных целей, и когда один из гразеров «Шахерезады» поразил термоядерный реактор, крейсер Народного Флота «Фальчон» исчез во вспышке кипящего света. Аварийно-спасательных капсул так и не появилось; Вебстер перевел взгляд на второй крейсер как раз в тот момент, когда его нос снесло взрывом. Передние импеллеры исчезли, а с ними, соответственно, и импеллерный клин, и защитные боковые стены. Для маневров остались лишь реактивные двигатели малой тяги. Вебстер оскалился.

– Запускайте вторую эскадрилью ЛАКов, – сказал он и махнул рукой офицеру связи. – Свяжите меня с ними, Джина.

– Микрофон включен, шкипер, – ответила Джина Альверетти.

Сэмюэль Хьюстон Вебстер заговорил холодным четким голосом:

– Крейсер Народной Республики, с вами говорит вспомогательный крейсер Ее Величества «Шахерезада». Приготовьтесь к абордажу. И, как вы сами только что сказали, – он свирепо улыбнулся в передающую камеру, – «любое сопротивление нашей абордажной команде будет жестоко подавлено».

– Я начинаю чувствовать себя, как отец, у которого дети не пришли домой после комендантского часа, – заметил гражданин адмирал Хавьер Жискар, подливая вино в бокал народного комиссара Элоизы Причарт.

Для душевного спокойствия Комитета общественного спасения было важно, чтобы ни сам Комитет, ни сотрудники госбезопасности даже не подозревали, как хорошо уживаются Жискар и Причарт. А если б они узнали, то были бы потрясены, потому что Жискар и его сторожевая собака спали в одной постели – в буквальном смысле слова.

– Почему? – спросила Причарт, потягивая вино.

Она, как и Жискар, понимала, что произойдет, если госбезопасность однажды выяснит истинный характер их отношений. Но при этом она никак не хотела отказываться от Жискара. Он был не только блестящим и проницательным офицером, но и выдающимся мужчиной – во всех смыслах этого слова. Его воспитал один из лучших капитанов Народного Флота довоенного времени – Альфредо Ю, – и, подобно своему наставнику, Жискар был куда более достойным человеком, чем того заслуживал старый режим. Причарт часто задавалась вопросом: что бы произошло, если бы руководство не вынудило Альфредо Ю перейти в лагерь противника после фиаско в Ельцине. Они с Хавьером составили бы замечательный дуэт… а теперь оказались по разные стороны баррикад. Она надеялась, что эти двое никогда не столкнутся лицом к лицу друг с другом, поскольку знала, как глубоко уважает Хавьер своего учителя. Но Хавьер так же страстно ненавидел Законодателей. Он, возможно, не любил новый режим (за что Причарт не могла его ругать, как бы ей ни хотелось), но был к нему лоялен. И останется таковым, если только госбезопасность не выкинет что-нибудь из ряда вон…

Но Элоиза Причарт намерена не допускать неожиданностей. Хавьер – слишком ценный офицер… и она слишком любила его.

– Что почему? – переспросил он, тихонько покусывая ухо Элоизы, а рукой гладя ее бедро под простыней.

– Я спросила, почему ты чувствуешь себя, как беспокойный родитель?

– А! Ну, только потому, что некоторые дети, заигравшись, долго не возвращаются домой. Я не особо беспокоюсь по поводу «Вобона»: Кэслет – хороший командир и если он воспользовался свободой действий и ушел в какое-то другое место, значит у него были на то серьезные основания. Но вот о ком я действительно тревожусь, так это об Уотерсе. Не следовало выпускать его в глубокий рейд.

– Тебе не нравится Уотерс, да? – спросила Причарт. В ответ он пожал плечами.

– Я не упрекаю его за избыток революционного рвения, гражданка комиссар, – сказал он с кривой усмешкой, как бы признавая, что уступает перед идеологическим пылом влиятельных покровителей Уотерса. – Меня волнует его отношение к делу. Он чересчур ненавидит мантикорцев.

– Как можно «чересчур» ненавидеть врага?

В устах любого другого комиссара этот вопрос имел бы зловещий подтекст, но Причарт спрашивала с неподдельным интересом.

– Твердые установки – хорошая вещь, – объяснил Жискар очень серьезным тоном, – и иногда ненависть может помочь их выработать. Но мне это не нравится, потому что, безотносительно наших разногласий с монти, они все же люди. Если мы хотим, чтобы они действовали профессионально и гуманно в отношении наших людей, мы сами должны поступать так же с ними. – Он помолчал, дождавшись, пока Причарт кивнет, и продолжил: – Проблема заключается в том, что ненависть для Уотерса и ему подобных начинает заменять здравый смысл. Он хорошо подготовленный, способный офицер, но он еще молод для своей должности, и ему бы следовало поднабраться опыта, прежде чем стать капитаном. Я не хочу сказать, что он так уж отличается от большинства наших капитанов – или адмиралов, – с иронией уточнил он, – если учесть, что случилось со старым офицерским корпусом. Но он чересчур активен, чересчур вспыльчив. Меня немного беспокоит, как это повлияет на его здравый смысл, и я бы предпочел держать его на коротком поводке.