Дэвид Герролд - Ярость мщения

– Хорошо. Поговорим об этом на совете в воскресенье.

– Надо что-то делать сейчас же, – возразил я. Берди положила предметное стекло, которое рассматривала.

– Что, например? – Взяв другое стекло, она искоса взглянула на него. – У нас уже есть амулеты. Между прочим, где твой?

– О, я снял, когда принимал утром душ.

– Не волнуйся, искусственная кожа не пропускает воду.

– Честно говоря, я сомневался, что хторране застукают меня в ванной.

Берди занялась следующим препаратом.

– О? – удивилась она. – С каких это пор они назначают свидания?

– Как бы то ни было, – сказал я, – амулеты не помогут, и, между нами, я бы заранее позаботился об обороне.

– Конечно, ты прав. Тому, кто их носит, большой Пользы от амулетов не будет. У тебя есть какие-нибудь задумки?

– Забор против червей. Она хмыкнула.

– Этот вопрос обсуждался девять месяцев назад, и положили в долгий ящик.

– Девять месяцев назад хторры не паслись на здешних холмах, – Передай мне вон то стеклышко. – Берди вложила в микроскоп последний препарат. Я ждал продолжения разговора, но вместо этого она с головой ушла в настройку резкости. Включила ультрафиолет, потом снова вернулась к лазерной подсветке. – Норма, черт бы ее побрал! А мне показалось, что здесь что-то есть.

– Ну, так как насчет забора?

– Такие заборы – дорогое удовольствие. И рабочих рук у нас нет.

– Тройное бритвенное полотно и ежовая лента обеспечат неплохой уровень безопасности. Берди, вы все здесь в рубашке родились. Это ведь настоящий «шведский стол» для хторран, без доплаты за обслуживание.

– Скоро зима, Джим.

– Тем больше причин побеспокоиться.

– Я считала, что черви впадают в зимнюю спячку.

– Виноват., это летом они вялые. Правда, не настолько, чтобы заметила ты. В жару где-нибудь отлеживаются а ночью бодрствуют, но их аппетит от этого не ухудшается.

Берди вставила следующий препарат и стала наводить резкость, переключилась на большее увеличение и кивнула сама себе.

– В газетах пишут другое.

– Газеты врут. Я прослужил в Спецсилах почти два года. Мы жгли червей в норах, Самый опасный месяц – январь. Не знаю, почему правительство до сих пор продолжает прислушиваться к этому международному сборищу болванов, окопавшемуся высоко в горах в Денвере, но их сведения о поведении и образе жизни червей верны с точностью до наоборот.

Берди постучала по клавишам, вводя картинку в память компьютера, и выключила микроскоп. Когда в комнате зажегся свет, она посмотрела на меня, вытирая руки полотенцем.

– Джим, я понимаю твою… ах да, озабоченность по поводу червей, однако…

– Ты считаешь, что у меня психоз, не так ли?

– Если хочешь. Дело в том, что Бетти-Джон и я думаем, что тебе лучше сосредоточить внимание на детях. – Она пристально посмотрела на меня. – Между прочим, как у вас дела? – Это был не случайный вопрос.

– Притираемся помаленьку, – осторожно ответил я.

– Что это означает?

– Ничего.

Она ощупывала глазами мое лицо.

– Сомневаюсь. Тебя видно насквозь, Джим. Сквозь тебя можно читать газету. Скажи правду.

– С Томми… проблема.

– Разумеется. И ты не хочешь позволить ему справиться с ней самостоятельно, не так ли?

– А?

– Из этой проблемы ты создаешь еще одну. Что с ним такое? – спросила Берди.

Я набрал в грудь воздуха. Как лучше сказать об этом?

– Ну, рожай, Джим.

– Я люблю мальчишку. Но он… Я не хочу, чтобы он стал голубым.

– Ну? Так в чем же проблема?

– Берди!

– Что «Берди»?

– Он лезет ко мне в постель, а у меня сердце кровью обливается, когда приходится отталкивать его.

– Так не отталкивай.

– Я не гомик!

Она вздрогнула.

– Пожалуйста, Джим, здесь никто ни разу не назвал тебя ниггером, не так ли?

– Я только на одну четверть черный, и это незаметно, – возразил я.

– Верно, незаметно, – согласилась Берди.

– Ты даже не можешь судить об этом по моей генной карте, – добавил я.

– И даже по твоему менталитету, – закончила она. – Вероятно, это и спасло тебе жизнь во время эпидемий. По статистике, белые имеют наименьшую сопротивляемость хторранским микроорганизмам. А негры – наибольшую. Ты должен благодарить своего дедушку за то, что он не был расистом.

– Спасибо за нравоучение, но мы говорили о Томми.

– О нем и речь. Суть в том, что мы здесь не навешиваем отрицательные ярлыки.

– Что?

– Ну, обидные эпитеты. Грубые прозвища. Во-первых, наши гомики отличаются вспыльчивостью. – Берди показала мне на стул, и я сел. – Во-вторых, что у человека на уме, то и на языке. Ты канализируешь свои мысли словами, которые употребляешь. Отрицательные ярлыки служат барьером. Они не позволяют тебе прочувствовать общую картину.

Я нетерпеливо махнул рукой.

– Все это мне известно, Берди. Давай вернемся непосредственно к делу, хорошо?

Она развернулась в кресле, придвинула его вплотную к моим коленям и, подавшись вперед, сказала: – То, к чему я клоню, заключается в следующем: для человека, много видевшего и много испытавшего за последние два года, ты самый напыщенный, самодовольный и неприятный изувер, с каким только я имела несчастье иметь дело. Ты мне нравишься, но тем не менее сохраняешь очень дурную привычку не слышать того, что в действительности тебе говорят. И сейчас ты не слышишь меня. Тебя больше занимают гоблины на холмах, чем воспитание детей, за которых ты якобы отвечаешь. При первых же признаках беды ты готов отказаться от ребенка. Ну и что, если он голубой? Тогда ему вдвойне нужна твоя любовь, потому что в противном случае ему придется иметь дело с остальными неизлечимыми уродами, сорвавшимися с цепи.

– Ну, будет, будет. В нравоучениях я не нуждаюсь.

– Не нуждаешься, – согласилась Берди. – Ты нуждаешься в том же, что и Томми: в понимании того, что этот путь любви не таит ничего дурного.

– Только не это! – Я сам испугался, как громко это у меня вышло, и понизил голос.

Она вопросительно подняла бровь.

– Кто тебя обидел?

– А?

– Ты слышал. Кто тебя обидел? Где-то в прошлом ты что-то решил. Что это было? Твой отец никогда тебя не обнимал?

– Какая разница.

– Абсолютно никакой, если не считать того, что он – единственный человек, у которого ты мог научиться отцовству. Твой отец когда-нибудь обнимал тебя?

Я задумался, попытался вспомнить. Хотелось ответить «да», – но я не мог припомнить ни одного случая, когда он обнял меня. Ни одного.

Однажды… Я собирался в поход, впервые уходил из дома один. Гордый тем, что родители доверяют мне, я обнял маму, и она обняла меня, а когда я обнимал отца, он только напрягся.

Он не обнял меня.

Берди смотрела на меня.

– О чем ты? – спросила она. – А?

– У тебя такое выражение лица! Что ты вспомнил?